– Если Сигиз узнает о них, то будет использовать. Я обещал Нивес…
– Не нравится мне, что никто из наших не выходит на связь, – оборвал пацанёнка Лайэт. – Неужто никто не смог прорваться?
Мысли бывшего проходчика были заняты одним-единственным человеком, о судьбе которого, спустя несколько дней после неудавшегося штурма Центра, не было известно до сих пор. Сразу сообщили о смертях архистратига Люсьена де Шати, генерал-майора Мирта, леди Мириам Грэм – та умерла во «второй» раз, но уже официально, и это казалось Лайэту забавным – и ряда также влиятельных, но более мелких лордов. Ходили слухи, что в ту ночь был и не мятеж вовсе, а зачистка. Мол, вышел из-под контроля какой-то сверхсекретный эксперимент, и чтобы никто о нём не узнал, многие лишились жизней. Кто не хотел подобного исхода либо согласился молчать, либо пошёл против властей и всё равно погиб. Благодаря Ирии, дезертир знал, что и Верховного канцлера нет в живых, но подобная шокирующая весть пока не оглашалась.
Где же всё-таки Джиффи? Жива ли?..
Лайэт встряхнул головой, вперив взгляд в затылок недавно обретённого «хозяина». С подобной участью мужчина свыкся мгновенно, понимая, что больше пользы принесёт здесь, выполняя приказ Железной Леди и защищая детей.
– Мне нужен повод, чтобы выбраться в Эол. Там и узнаем, – взъерошил волосы Ирия. – Я не хочу, чтобы Сигиз…
– Да понял я, понял, что у тебя поджилки трясутся в присутствии папашки. Можешь не повторять по триста раз, – раздражённо перебил его мужчина.
Первое впечатление оказалось обманчивым – пацанёнок был каким-то особенным лишь вдали от семейных «ценностей». При ближайшем рассмотрении он оказался точно таким же, как и множество светлых господ, изворотливым лжецом, лебезящим при каждом удобном случае, чтобы вгрызться в кусок помясистее да позажаристее. Впрочем, кто здесь не пытается выжить всеми возможными и невозможными способами, найти себе местечко под солнцем и посуществовать припеваючи хотя бы какое-то время? И чем отличаешься ты, Лайэт? Уж не лицемерие ли это?
– Сколько раз ещё ты намереваешься меня перебить? – высокомерно поинтересовался парень.
– Нам так необходимо соблюдать этикет? – в тон ему ответил желтоглазый. – Ты лучше мне вот что скажи… что такого в нём страшного? Наследства тебя лишит? Яд подольёт в кружку молока на ночь?
Ирия резко остановился, развернулся на каблуках и уставился снизу вверх на Лайэта. У Лайэта при этом возникло чувство, будто бы это он маленький и неказистый, а мальчонка ого-го какой огромный и страшный.
– Ты знаешь цену данному слову? Не кому-то ещё, а самому себе. Когда в какой-то момент решаешь во что бы то ни стало встать и сделать всё возможное, чтобы достичь поставленной цели. Когда плевать, скольким придётся пожертвовать, кому придётся лизать задницы, кто будет пользоваться тобой. Знаешь? Я дал себе такое слово. И это всё, что тебе необходимо знать.
– Сильно, – присвистнул мужчина, отчасти впечатлившись. – А что за слово-то?
Шумно фыркнув, парень передёрнул плечами и ничего не ответил.
Ожидаемо, подумал про себя Лайэт. Вполне подходит пацану, что страдает юношеским максимализмом, излишней патетичностью. Эта самоуверенность, вера в то, что только он один может спасти мир, создать идеальное общество, где будут господствовать свобода, равенство, всепрощение и любовь. А может, именно этой уверенности, этой слепой веры в свою избранность и не хватило восставшим? Что бы было, окажись во главе такой человек?
Смешно. Не в мыслях дело. Совсем не в них. На самом деле не хватило людей, не был продуман запасной план и всё было поставлено на эксцентричного механика и его «гениальный» план. Вот в чём вся соль. Что с ней, с этой уверенностью?
Чем бы она помогла?
Содранные костяшки горели огнём, но Винсент не прекращал гладить каменную кладку стены тяжёлыми ударами кулаков. Хоть он и чувствовал, что скоро силы совсем оставят его, злость требовала выхода, и священник не думал мешать ей. Делать в камере всё равно было нечего.
Он знал, что его путь закончится тюрьмой, и когда Барда ранили в лёгкое, Райт, не долго думая, сдался. Было выиграно время, было сделано всё возможное, а жизнь… ей Винсент не дорожил уже давно. Потому что знал, догадывался, чувствовал – можно подобрать множество схожих слов, суть от этого не менялась, – верил, что должен умереть в определённом месте, в определённое время. После смерти Мириам, ужасающее видение не покидало его головы.
И вот, он уже не петляет. Он уже на прямой к финишу. Какая разница, сколько дней ему осталось – это не имеет значения. Ничего не имеет значения, кроме последних слов. Кроме тех, кто будет после него. Кто сумеет, кто найдёт способ перевернуть наполнившееся помоями ведро, ошибочно именуемое империей.
– Суть нашей жизни есть то, что мы оставляем после себя, – бормотал священник, приложившись лбом к холодному камню. – Бессмертие достигается памятью, ведь покуда помнят о тебе, жить ты будешь в сердцах и умах будущих поколений.
– Красиво, – послышался восторженный шёпот из-за двери.
Винсент дёрнулся подобно запуганному зверю от постороннего голоса и обессиленно сполз вниз по стене. Через заслонку с той стороны на отца Райта смотрела восторженная пара голубых глаз. Спустя несколько мгновений обладатель светлых очей оказался рядом с мужчиной, стоя на коленях и держа в руках поднос с едой.
– Ты мой надзиратель? – недоверчиво выдохнул Винсент.
Он видел перед собой посланника Возвышенного. Разве столь чистое создание может быть пыточных дел мастером, палачом? Нет, это случайный гость. Благая весть, надежда на спасение. Помнится, что-то подобное промелькнуло в голове Винсента, когда он увидел в рядах новобранцев Адарэль – белую овечку посреди грязного сброда. И в тот раз возникали сомнения, не девчонка ли стоит перед ним, почти как сейчас…
Нет, это мальчик, сомнений быть не может. Напрягшись, священник вспомнил имя – Пьер Немма. Власть сменялась на протяжении множества лет, но семейство мрачных жнецов на службе у Канцелярии оставалось всё то же. В обязанности священнослужителей входило оказание исповеди перед казнью, но мало кто соглашался спускаться в казематы. И ещё меньше – иметь дело с палачами. Род Немма не жаловали в высшем свете за их причастность к кровавым и тёмным делам, что Винсент считал лицемерием. За многими «светлейшими» господами были грешки куда страшнее, а у палачей, к тому же, это часть работы, вынужденная необходимость, тогда как для иных чьи-то страдания – великое наслаждение.
– Отец считает, что я уже достаточно обучен, чтобы заниматься вами самостоятельно, – он поставил поднос на пол и подобрался ближе.
Райт был знаком с отцом Пьера. Будучи частым гостем, исповедуя палачей, он догадывался, почему Анри подослал сына – боялся, что рука дрогнет, не сможет вогнать иглу под ноготь, растянуть на дыбе или припечатать раскалённым железом. Хотя, тот же Анри жаловался на отпрыска, неспособного причинять боль живому. Захотел священнику соломки подстелить? Достойно, но чревато последствиями.
– Я знаю очень многих заговорщиков, но вряд ли скажу тебе их имена, – каркающе рассмеялся мужчина. – Тебе придётся постараться, чтобы вытянуть из меня хоть что-то.
– Он догадывался, что вы скажете такое. Жаль. Мне не хочется делать вам больно.
Как? Ну как что-то подобное могло вырасти в семье потомственных палачей? В уродливо-грязном месиве пороков и ужаса Дженто? Нет, это уловка. Его не будут мучить или страшить мыслями о мучениях. Если он будет молчать, то станет причиной того, что мальчишке придётся прибегнуть к пыткам, запачкать руки.
Винсент поднял голову, чтобы лучше разглядеть лицо Пьера, удостовериться, что светлый ореол и голубое пламя в глазах – знак Возвышенного – не привиделись ему, но неясный сумрак камеры помешал. Сюда бы факел, да только холодная тьма подземелья стала настолько родной и приятной, что даже мысль о свете пронзала затылок острой болью.