Я сидел в уютном кафе и смотрел на Лари, Кадди, на только что вошедшего Ди – но смотрел мимо них.
Мне стало не по себе. А вообще я умею любить? Любил ли я Меламори? А Теххи? Конечно! И в то же время они были словно отражённый свет. Теххи зеркалила меня, радовалась мне, но, только став призраком, стала по-настоящему счастливой. А Меламори? Она была счастлива на далёком Арварохе, у мудрых буривухов, счастлива не со мной. Мне всегда казалось, что я любил её, да и сейчас кажется, что люблю. И Теххи, и леди Лари, и повара Кадди…
Ч-ч-чёрт! Я схватился за голову. Знаю ли я, что такое любовь? Как это – любить?
Я, рассеянно улыбаясь, распрощался с гостеприимными хозяевами «Света Саллари», сославшись на дела, и вышел на улицу. Солнышко уже вовсю светило, начиная день лучистой чистотой новенького утра. Моё любимое время для сна. Но разнообразия ради стоит иногда прогуляться и утром.
Я шёл по городу, размышляя… даже не столько размышляя, сколько пытаясь понять и почувствовать. Это были странные ощущения: одновременно мне казалось, что сердце до краёв переполнено любовью – и что в нём сквозит пустота и холод одиночества. Как так может быть? Одновременно?
«Шурф!» – мне было наплевать, если я оторву его от каких-нибудь государственных дел или разбужу.
«Макс?» – ответил он безупречно вежливо, но с оттенком волнения.
«Шурф, пожалуйста, – взмолился я, – я так с ума сойду. Мне нужно поговорить, действительно нужно».
Мне казалось – если я не разрешу сейчас этот странный внутренний конфликт, то у меня точно ум за разум зайдёт, и я просто свихнусь.
«Макс, прямо сейчас я не могу уделить тебе время, – я почувствовал, как сердце неприятно ухает куда-то вниз, – но через пятнадцать минут ты можешь прийти ко мне в кабинет, или я могу прийти куда захочешь». Сердце вернулось на место и радостно подпрыгнуло.
«Я приду в твой кабинет, хорошо?»
«Отбой», – и он тут же отключился.
А через двадцать минут мы сидели в его кабинете на полу, на толстенном ковре, и рассуждали о жизни и смерти, о любви и дружбе. Обо всём на свете. И я, наконец, перестал чувствовать в себе зияющую дыру вместо чувства «любовь». Я смотрел на Шурфа, который заботливо подливал мне камры, спокойно выслушивал мой скоропалительный бред, принимал моё отчаяние, когда я рассказывал ему, что не знаю, как это – кого-то любить. И, наверное, не умею этого по-настоящему, именно потому, что я был задуман не для этого.
– Я же Вершитель, Шурф, очень полезная в хозяйстве вещь. Я могу держать мир, сражаться, побеждать, хоть я вовсе не воин. Почему я? Ты знаешь меня как никто, я совершенно не подхожу на эту роль, я же трусливый до ужаса, я даже тараканов до сих пор боюсь, хвала магистрам, что в этом мире их нет! Но почему-то и от моей любви никому ни проку, ни толка. Теххи вон сделалась призраком, Меламори ускакала к буривухам. Шурф, что я…
– Люди рядом с тобой осуществляют свои судьбы, люди рядом с тобой становятся собой. Макс, разве этого мало?
– Да, наверное, ты прав, наверное, этого должно быть довольно. Я понимаю, какой я полезный во всех отношениях парень. Я полезен для других, – мне вдруг стало очень горько. Кто я такой? Функция? Оловянный солдатик, последний козырь? Джокер в рукаве? У кого? У Джуффина? У этого Мира? У самой жизни?
Я стиснул зубы и проглотил непрошенный ком, подкативший к горлу. Давай, полезный болванчик, спляши. Ты только на это и годишься. Отвоюй ещё один Мир у волчьей пасти, удержи в своих руках. Кто, если не ты?
Я выудил из Щели между Мирами пачку сигарет, вытряхнул одну себе, а другую Шурфу. Даже не спрашивая, автоматически прикурил обе, отдал ему. Я вдыхал сизый дым большими глотками, мне хотелось почувствовать во рту табачную горечь. Ещё, ещё… Я прикурил вторую.
– Макс, остановись, – рука Шурфа легла мне на плечо.
– Я не могу, Шурф, понимаешь, просто не могу, я кажусь себе мёртвым, понимаешь? Деревянной куклой, как те, что мы когда-то отлавливали. Я Буратино! – я засмеялся: аналогия и правда была почти совершенной, особенно если представить Джуффина в роли Папы Карло. Ну, а кем ещё он мог мне приходиться? Выточил себе игрушку из краешка Тёмной Стороны. Я смеялся и не мог остановиться, представляя себя нелепой деревяшкой с длинным носом, и уж, конечно, только я могу добыть золотой ключик и открыть волшебную дверь! Я хохотал так, что просто складывался пополам. Шурф смотрел на меня в недоумении и не мог понять, плохо мне или хорошо.
А мне было и так, и эдак, чего уж тут непонятного. Мы, Вершители - Буратинки, вообще странно устроены.
Он приобнял меня одной рукой и я, смеясь, склонился ему на плечо. А потом, отхихикав, уткнулся в него, жадно вдыхая тёплый запах. Шурф, ты один, ты один относишься ко мне как к человеку. Шурф…
Я поднял на него глаза. Мы были так близко друг к другу. Я видел, как он смотрит на меня – почти испуганно, мгновенно отдёрнув руки, перестав ко мне прикасаться.
– Шурф, – мне было так важно, что он скажет, – неужели только на это я и гожусь? Да? Быть полезной функцией, тем, через которого люди осуществляют свои судьбы?
Я всё-таки не смог удержаться, и стыдные невозможные слёзы…а, к чёрту! Я хотел было вскочить, чтобы убраться восвояси – не хватало мне ещё тут рыдать перед ним, хотя что уж, Шурф меня видел не только рыдающим. Он мягко остановил меня, снова положив руку на плечо.
Его серые глаза – сейчас, вот сейчас – что в них? Откуда? Шурф?
Очень осторожно, очень медленно он приблизился ко мне – и коснулся своими губами моих. Едва-едва. Я закрыл глаза и замер, слёзы катились по щекам. Я прислушивался. К себе и к нему. Что это?
Он отстранился, проведя ладонью мне по виску, по щеке…
– Нет, Макс, не только. Ты – не только полезная функция.
В его глазах всё ещё был испуг, он смотрел на меня настороженно, словно пытаясь догадаться.
Я снова закрыл глаза и уткнулся ему в плечо, обнимая его. Тёплого, близкого. Мне так хотелось почувствовать себя сейчас человеком. Просто живым. Настоящим. Он тоже обнял меня и тихо гладил по голове, прижимая к себе. Шурф…
Я понятия не имел, что между нами случилось, но точно понимал, что это важное. Самое важное для меня сейчас.
Я закрыл глаза.
========== Часть 3 ==========
Часть 3
Я всё ещё сидел у костра, пустынная ночь холодила мне плечи. Я закрыл глаза и почувствовал, как кто-то укрывает меня плащом. Я знал, что это Хугин – он любит иногда становиться человеком. Я слышал, как за моей спиной постепенно растёт и ширится пространство, в котором мои мёртвые бессмертные воины устраивают привал, я, даже не оглядываясь, понимал, что их души множатся, горят костры, и возле них находят приют тёмные тени бывших воинов, павшие, доблестные и нерушимые. Верные на все времена. Мои воины, которых завтра на заре я поведу к волчьей пасти.
И Мир рухнет, и придёт хаос, и исполнится великая воля. Хеймдаль уже протрубил в свой рог, и вот они – мои громады, мои несметные полчища воинов. Знает ли кто-нибудь из них, что значит любить? Не быть обласканным кем-то, а любить? Они развлекаются с женщинами и мужчинами, ублажая свои тела, они знают свой долг, они не смеют оспаривать собственное предначертание. Никто из них не спросит, куда мы идём и зачем. Они умрут с улыбкой на устах, верша свой священный долг, и Хель наконец приберёт их к рукам.
Я закрываю глаза, вижу горящий Асгард, вижу, как клубы пепла сыплются сверху, устилая мозаичные мостовые серой пылью, гарью, как небо темнеет, как рушится странный замок и стонут тюремные камни, как люди мечутся в огне… Нет, нет-нет!
– Макс, Макс, что ты? Что? – Шурф трясёт меня, да так, что, кажется, у меня сейчас голова оторвётся. - Что случилось? Что ты увидел? Почему кричишь?