Тем не менее он выбрал другое решение. Он не только не покончил с собой — он прожил многие годы, больной, парализованный, ожесточенно борясь с болезнью, и, говорят (?), отказывался от всех лекарств, которые могли бы утишить его страдания, с тем чтобы до конца иметь ясную голову. Я верю, что это так. Это очень на него похоже, потому что его — его я хорошо знал.
Сегодня я много думаю об этих двух людях, проживших одинаковую жизнь и по-разному кончивших ее.
Это задача для психологов. Данный человек, с данным характером, в данных обстоятельствах не всегда действует согласно какой-то определенной логике.
Иначе существовала бы логика Хемингуэя и логика Сандрара, применимая к обоим случаям.
И никто не мог бы сказать, какое из двух решений более оправданно...
Воскресенье, после полудня, 24 сентября, 1961 г.
Через несколько месяцев мне исполнится пятьдесят девять, почти шестьдесят. Я чувствую себя в отличной форме, физически — с тех пор, как снова стал играть в гольф, — и интеллектуально, если в этом плане я вообще когда-либо был в форме (?).
Мегрэ объявил, что через три года выходит в отставку — ему пятьдесят два года, а комиссар полиции автоматически выходит в отставку в пятьдесят пять лет, — вот и у меня тоже возникает желание выйти в отставку.
Конечно, речь идет не о том, чтобы бросить работать, бросить писать. Ведь пишу я уже больше сорока лет. Вначале, когда я строчил романы на потребу публике, мне приходилось делать по 80 страниц в день. Позже я писал и следуя призванию профессионала, и из любви к творчеству. А потом, в общем-то, — для себя, потому что уже не мог не писать. Об этом я не раз говорил.
Естественно, всей работой управляет Д., но дело это все равно давит на нашу жизнь, на наше времяпрепровождение, на наши выезды, приезды и т.д. Я частенько говорю себе, что уже достиг того возраста, когда хорошо поработавший человек имеет, наконец, право пожить для себя, по собственному вкусу и разумению...
И тогда у меня действительно возникает более или менее оформленное желание отойти от всех дел. Мне хотелось бы, например, жить у себя в деревне, разводить яблони, сливы, подрезать кустарник, держать кур и т.д. Когда-то у меня все это было. Не довольно скоро надоело. Вполне возможно, что и на этот раз мне все это скоро надоест... Мне бы хотелось... хотелось бы бежать от предприятия, именуемого «Сименон», от почты, от всей этой эксплуатации моего труда. И я не могу.
Мы много поработали. Сначала я, потом моя жена — особенно она, — чтобы избежать эксплуатации автора бандой издателей. И результат: все решается здесь — переводы, передачи по радио, фильмы, репортажи в журналах, телевидение... Без конца нужно отвечать на письма... И нигде в другом месте этого делать нельзя. Это означало бы сдаться в той борьбе, которую мы выиграли, так как единственный выход из положения — либо нанять какого-то агента, который все испортит, либо передать авторские права издателям...
Я пытаюсь проанализировать свою мысль и обнаруживаю, что она раздваивается: то, что я сказал, — абсолютно верно. Но, пожалуй, не в этом главная проблема. Когда я говорю — улыбаясь, не волнуйтесь, дети мои, — что хочу отойти от дел, я ведь думаю и о другом аспекте моей профессиональной жизни. Откровенно говоря, я не только писатель — пожалуй, не столько писатель, сколько своего рода «звезда».
В журналах и газетах говорится прежде всего об этой «звезде», а вовсе не о содержании моих книг. Если бы я не написал около двухсот произведений, если бы не было этого спортивного рекорда, я наверняка остался бы в тени.
Мне это надоело? Конечно, в какой-то мере, как и писать в определенном, навязанном мне ритме, который, однако, стал уже моим ритмом.
Мне хотелось бы жить в скромном доме и, поработав в саду, написать от руки несколько страничек, не думая о том, станет это романом или нет.
А вернее, вот уже много лет, как мне хотелось бы написать этакий длинный роман без конца и начала... Но я никогда его не напишу...
В глубине души, в самой глубине, я спрашиваю себя: а быть может, истина состоит в том, что я потихоньку перестаю верить в свое творчество?
Возможно, когда-нибудь я разорву эти странички. Но мне хотелось бы, чтобы мои дети прочли их, потому что тогда они мне простят дурное настроение, которое вообще-то несвойственно мне, и срывы, за которые мне потом бывает стыдно. Конечно же, глупо в моем возрасте, будучи зрелым человеком, разыгрывать из себя разочарованного писателя и грозить все послать к черту?! Отойти от работы! Но я никогда этого не сделаю — вернее, надеюсь, что не сделаю, разве что меня принудит к этому какая-нибудь серьезная болезнь. Сознавая это, я все же время от времени ворчу один в своем углу — совсем как Мегрэ — и, случается, мечтаю о том, чтобы жить, как он, в маленьком домике в Мен-сюр-Луар, мечтаю иметь свою клубнику, свой яблоневый сад, чтобы куры бродили по кучам навоза, а я сидел бы с удочкой и удил рыбу...