Отец входит в комнату, и я тут же понимаю, что произошло что-то ужасное. Мама тоже это поняла. Она сидит на стуле, неестественно прямо. И не спускает глаз с мужа.
- Что случилось? - настороженно спрашивает Лиля, тоже с волнением глядя на брата.
Отец подходит к столу и тяжело опускается на стул.
- Вера, - говорит он. - Помоги тете Лиле - отнеси посуду.
Сестра с готовностью собирает и уносит тарелки. И, лишь когда она скрывается за дверью, отец произносит глухим голосом:
- Война началась.
***
Меня из комнаты не выгнали. Отец тогда сказал, что я уже взрослый.
Лиля ушла к Вере. Родители долго молчали, сидя на том же месте и не совершая никаких действий. Нет, они не впали в ступор. И даже не паниковали, хотя отец, как человек военный, сразу дал всем нам понять, что война будет особенная. Такие люди, как мой отец, сразу это чувствуют.
Они просто сидели вдвоем, а я был тогда лишним. Это я тоже понял. Поэтому решил уйти.
Мои родители думают теперь, что делать дальше. Отец, конечно же, завтра, если не сегодня, снова уедет. Только теперь на фронт. Его, как военного, наверняка отошлют в самые первые ряды.
Самое обидное то, что я ничего не понимаю. Мне целых четырнадцать для того, чтобы считать себя взрослым, но мне всего четырнадцать, чтобы я мог понять. И я не понимаю.
Я пришел к Генке. На самом деле, мы с ним не особо хорошо общаемся, но это все равно лучше, чем вообще не иметь собеседника, равного тебе по возрасту. Правда, Генка на несколько лет старше меня, и поэтому жутко зазнается.
Генка - рыжий вредный парень. Живет он в самом краю села, а его отец председатель. Это обстоятельство лишний раз дает ему повод чувствовать себя хозяином всего и вся. Первая причина такого неадекватного поведения - заносчивый и очень тяжелый Генкин характер.
- И что ты собираешься делать? - спрашиваю я его, подсаживаясь к мальчишке на ступеньку его крыльца.
- Я? Ничего. Ровным счетом ничего, - резко отвечает Генка, даже не глядя в мою сторону.
Удивленно поднимаю брови и пытаюсь понять, почему он такой нервный.
- Война началась, - говорю я Генке, старательно ища глазами его взгляд.
Рыжий парень поворачивается ко мне и спрашивает, будто бы не понимает:
- Ну и что?
Сдерживаю себя, чтобы не взорваться. Генка частенько ведет себя, как последняя свинья. И мне требуется большой запас терпения, чтобы терпеть все его нападки.
- Тебе же... Ну, восемнадцать скоро, - напоминаю я, неловко замявшись.
- И что? - тупо повторяет парень, все еще непонимающе глядя на меня.
- Повестку пришлют, - наконец нахожу я нужные слова.
Генка, наконец, понял, куда я гну. Он развернулся и теперь сидит ко мне вполоборота.
- Ну и пусть присылают, - невозмутимо говорит он. - Мой папаша все уладит. Что я на фронте забыл?
От такого заявления, я, надо признаться, слегка опешил. Будь я на месте Генки, не раздумывая, пошел бы. Я и сейчас мог бы. Но есть две проблемы.
Первая из них заключается в том, что мне всего только четырнадцать. А вторая - я не могу бросить своих женщин одних.
Вздыхаю и последний раз оглядываюсь на Генку.
- Ну, тебе-то, наверно, видней. У тебя отец кто? Председатель? А у меня военный.
- И что? - в который раз повторяет Генка. Он тоже встает и глядит на меня с нескрываемой злобой. - Иди к своему военному, вояка!
Генка, усмехаетсь, срывает с земли травинку и сует ее себе в рот.
Поворачиваюсь к нему спиной. Ухожу, стараясь не оглядываться. Но, отойдя на достаточное расстояние, оборачиваюсь и гляжу в его сторону.
Отсюда мне отлично видно, как Генка, стоило мне только уйти, тут же вскочил, и теперь в неизъяснимой ярости топчет траву. Он очень злится. Это видно по тому, как он покраснел. Его щеки раздуваются, как у лягушки, а ладони крепко сжаты в кулак. Не понимаю только, что его могло так выбесить - мои вопросы или сам факт того, что от войны ему все равно никуда не деться?
***
Как я и полагал, отец уехал почти сразу. Мы еще посидели какое-то время вместе за столом, но то настроение, которое еще пару часов назад жило в каждом из нас, словно завяло.
Лиля, как всегда в таких случаях, ударилась в слезы. вскоре вообще ушла к себе в комнату.
А мать нет. Она наоборот стала еще серьезнее. Это натура врача. В каждом человеке этой профессии внутри есть некий стержень, который не дает им сломаться. Она может работать целыми сутками без сна. Частенько бывало даже такое, что ночью она была на дежурстве, а с утра ее снова кто-то дергает. И мама идет помогать. Она всегда утверждала, что врач - это не профессия. Это призвание.
Что уж говорить об этом? Любить свою работу - не любить себя.
- Ну что ж, пора, - твердо произносит отец и уверенно встает из-за стола. Одергивает на себе шинель, поправляет пилотку и поворачивается к жене.
- До свидания, - говорит он, стискивая ее маленькую ладонь в своей.
Мать поднимается на цыпочки и целует его в щеку. Кажется, все-таки и в ней что-то надломилось. Я замечаю это, несмотря на все мамины попытки скрыть тревогу.
- Давай, - обращается отец уже ко мне, хлопая меня по плечу. - За старшего!
Оставив на меня эту обязанность, он наклоняется к дочери и легко поднимает ее в воздух. Вера смеется, словно от щекотки. Вот уж кто действительно не понимает, что произошло утром.
Я и запомнил отца тогда именно таким: строгим, серьезным, с робкой улыбкой и печальными глазами. Как и тогда он будто бы стоит сейчас передо мной, сжимая в руке свой старенький, немного шершавый рюкзак, и смотрит прямо мне в глаза. Почему-то тогда мне показалось, что мы больше никогда не увидимся. Что все, что было в прошлом, перечеркнуто напрочь, а жизнь теперешняя не сулит ничего доброго. Она просто другая, я только сейчас это понял. Но, признаюсь, в глубине моей души все еще пробивается маленький, но упрямый росток веры в то, что, казалось бы, война отобрала у меня навсегда. Вера в то, что я еще увижу его глаза.
Зачем я все это пишу? Не знаю. Просто я решил, что, пока рядом со мной будет хоть один родной мне человек, я буду оставлять в этой тетради хотя бы маленькие пометочки.
Вера уже спит. А я не могу уснуть. Я думаю о том, как сберечь наших женщин...'
Пятая глава
Закрываю глаза и пытаюсь уснуть. Не выходит. Совсем не выходит.
В голове невольно всплывает мысль о том, как легко я свыклась с тем, что попала в прошлое. У меня же нет стопроцентной уверенности в том, что все действительно происходит на самом деле. Однако это не мешает мне верить в происходящее со мной. Слишком все вокруг реально.
Назойливые мысли лезут в голову, мешая спать. Я лежу в маленькой комнатке, где нет ничего кроме кровати у окна, старого комода и стула в углу. Да еще прибитая к стене полка, на которую навалена целая стопа бумаг.
Сюда меня привела Лиля, как представилась мне та молодая женщина. Постелила мне постель, задернула занавеску и ушла.
А я лежу и смотрю на то, как лунный свет блуждает по потолку. В доме тишина. За стеной ни звука. Слышно лишь, как за окном квакают лягушки, наверно, недалеко речка. И сверчки стрекочут. Я слышала эти звуки всего лишь раз - на даче у Феликса. Я была у него в гостях с ночевкой. У нас тоже есть дача. Двухэтажная, со всеми удобствами. Но я никогда не любила оставаться в ней на ночь. Это предубеждение, что, если останешься ночевать в этом большом доме, то тебя заберут инопланетяне, у меня с самого детства. Помню, родители когда-то при мне смотрели на даче фильм 'Чужой'. В ту ночь меня преследовали кошмары и пугали деревья за окном. С тех пор я каждый раз устраивала истерику, если появлялась перспектива пожить на даче пару дней. Предков это очень злило, но, в конце концов, они от меня отстали. Иногда они смываются туда на выходные, если вдруг появляется более-менее свободный от работы денек, а меня оставляют в городской квартире, наказав кучу разных вещей: в Интернете не зависать, не забывать кормить собаку и мыть посуду. И все в этом духе. У Феликса на даче все по-другому. Меня всегда туда тянет. Мама посмеивается, когда я отпрашиваюсь у нее съездить к нему в гости. Она говорит, что тянет меня не на его дачу, а к нему самому. Возможно, так оно и есть.