Я в Тоначи? Царство мертвых выглядит как дно колодца?
Позади раздался раздосадованный вздох, и это заставило меня взвизгнуть и обернуться.
Поодаль стоял молодой мужчина, опускавший руку от зажженного пламенника на стене. На его лицо ложились тени, отчего оно казалось широким. Темные волосы растрепались, на щеках и подбородке – щетина. На незнакомце была черная рубаха, стянутая поверх кожаной безрукавкой. На плечах висел кафтан из меха не то медведя, не то волка. В руке он сжимал кусок пергамента.
Я сжалась и попятилась назад, словно могла выскользнуть через стену и сбежать. Взгляд зацепился за рисунок на его безрукавке: морда медведя, вышитая золотыми нитями у сердца. Знак врагов моего народа переливался на свету.
Валгомец.
Он поглядел на меня с недовольством и что-то злобно произнес. Это заставило меня еще немного отползти.
– Не понимаю тебя! – рявкнула я на едином языке.
Кажется, я впервые произнесла что-то на давигорском: раньше мне не приходилось встречать людей из чужого княжества. Но язык некогда единого царства так и не сгинул во времени, и говорил на нем любой, кто вырос на давигорских землях.
– Ты не похожа на великого воина, – ответил незнакомец низким голосом, изучая меня таким пронзительным взглядом, что я почувствовала, как от страха выступили слезы. – И нашего языка не знаешь.
– Да с чего бы мне знать валгомский? – Мой голос прозвучал тише.
Я оставалась на полу, но и отсюда видела, что мужчина выше меня головы на три, кабы не больше, и был широкоплечим и крепким.
Валгомец нахмурился и снова взглянул на пергамент, с виду переживший много, завидно много зим.
Я огляделась. За спиной мужчины находился деревянный стол с крошечными мешочками из светлой ткани. В углу комнаты была тяжелая на вид деревянная дверь.
– Где я?
– А где должна быть? – Он щурился в попытке что-то разглядеть на пергаменте при свете пламенника.
– В Тоначи.
– Тонаши, – вдруг поправил он и все же соизволил поднять голову. – Постой! Ты, – валгомец скривился, словно ему на стол швырнули освежеванную крысу, – шиньянка[3]?
Презрение в его голосе заставило меня пожалеть, что раскрыла рот, а потому отвечать я не спешила.
Он снова рыкнул и резко сунул пергамент за пазуху.
Я испуганно дернулась и заметила на левой руке веревку. Нет, это была нить! Тонкая, едва различимая, она тянулась от меня к левой руке валгомца.
– Что это? – на выдохе прошептала я и посмотрела на него. – Что это?
– Неужто не так заклинание прочитал и вместо духа великого воина призвал дух почившей девчонки-шиньянки? – задумчиво обратился он сам к себе.
От его слов в моей груди разгорался костер негодования. Я привстала на коленях, вгрызлась взглядом в его глаза.
– Какое заклинание? Что это за нить? Кто ты и что натворил, Таншай тебя задери?!
Он тяжело вздохнул, словно мое присутствие удручало. Ухмылка исказила лицо.
– Я Торей, а ты теперь мой дух-хранитель. Эта нить, – он приподнял левую руку над головой, – твой обет Кшаю защищать меня, пока не позволю уйти на покой либо не сгину сам.
Смысл слов обрушился на меня, когда я открыла рот, чтобы выругаться.
Наши народы враждовали много зим. Валгомцы лишили нас покоя, заставили жить в страхе перед скорой войной. Валгомцы вторглись на наши земли и убили меня.
А я оказалась на службе у одного из них.
2. Мертвая невеста на привязи
– И чтобы я ни слова от тебя не слышал, ясно? – прошипел Торей, бросив на меня грозный взгляд.
Он шумно толкнул тяжелую деревянную дверь и скрылся за ней, я же не сделала и шага. Душой чувствовала, что была в опасности, но тело мне не принадлежало. Рана больше не болела, и я не дрожала. Казалось, мне все почудилось, но сердце вопило: «Беги! Спасайся!»
Нить, невесть откуда взявшаяся на руке, казалась цепью. Она потянула меня за Тореем.
Долго мы шли в темноте, я – настороженно, мой недруг же ступал твердо, зная каждый поворот и закуток, и свет ему был не нужен. Когда мы добрались до широких ступеней, ведущих наверх, Торей с легкостью взбежал по ним, мне же пришлось семенить, приподняв подол платья. Я помнила, какой тяжелой была ткань покая, но не ощущала ее.
Как странно.
Ступени напоминали широкие плахи моего гроба, только из камня. Над ними будто тоже поработали умелые руки отца, сгладили все неровности и щедро обмазали смолой – в ступенях отражался свет из окон.