Старуха принялась рыть землю пальцами, приговаривая что-то про гостей. Ошметки грязи летели в стороны, понемногу освобождая проход в норе.
Торей привязал Тьму к ели и почесал ему ухо.
– А тебя как звать-то? – окликнул он вирьсю.
Та с восторгом взглянула на него.
– Элювой кличь, Элювой. Пойдем, пойдем. – Она откопала в земле деревянное творило и потянула на себя.
Перед нами открылся проход, напоминающий подпол в родительском доме.
Я ухватила Торея за локоть.
– Лучше с тобой, чем с полоумной лесной старухой, – пояснила я в ответ на его вопрошающий взгляд.
– Только, – прошептал он, наклоняясь ко мне, – что бы ни увидела там, не кричи. Вирьси хищники и, если дашь им повод, вонзят в тебя зубы.
Каждое его слово разжигало страх в моей душе.
– Ты же насмехаешься, да?
Он с серьезным видом покачал головой, а затем повел меня в нору.
Мы очутились в крохотной комнатке, походившей на баню: серые доски покрылись золой и пылью, и Элюва наспех обмахнула их. На деревянном столе стояли ступки с жидкостью, затянутые паутиной, коробки с сухоцветами и дощечки со свежими беличьими головами.
Я прижала пальцы к губам, чтобы не издать ни звука.
Окно здесь было лишь на потолке – будто наспех вырытая яма, в которую легко могла угодить жертва. Через нее просачивался тусклый свет недавно взошедшего солнца.
В дальнем от входа углу стояла скамейка, такая же серая и пыльная, как стены и потолок.
– Иди, садись, садись, – махнула рукой Элюва, не глядя на нас. Она копошилась подле стола, стучала ложками и бормотала под нос непонятные слова.
Торей уселся на пол подле скамьи и глазами указал мне на место рядом. Из-за меня на пол сел?
Я села так близко, что коснулась княжича, и пришлось отодвигаться.
– Как же здесь воняет, – простонал Торей, спрятав лицо в ладонях.
Вирься урчала, кидая в жестяную миску всего понемногу: сушеные грибы, ягоды, какие-то травы. Мне вновь пришлось сделать усилие, чтобы не запищать от ужаса, когда она стянула с дощечки голову несчастной белки, стукнула ее о стол, как куриное яйцо, и вывалила содержимое в смесь.
Я притянула к себе ноги, уткнулась лицом в колени и взмолилась:
– Дай слово, что ты получишь снадобье, и мы уйдем.
– Ни за что не задержимся, – пообещал тихий голос.
Но казалось, что мы угодили в смолу, и она тянулась, тянулась.
Вирься носилась по норе, перепрыгивая через бочонки, хватала с потолка висящие корни деревьев. Ее быстрые шаги глухо шлепали по сгнившим доскам. Она бросала травы и грибы в ступку и толкла палкой, напоминающей черенок от лопаты.
– Кости всегда не встают на место?
Хотелось перебить хриплое дыхание вирьси разговорами.
– Нечасто. Обычно к завтраку я уже полон сил и готов ворчать. – Торей сдавленно выдохнул и запрокинул голову. Его голос был сиплым. – Навряд ли Вераве пришлось по нраву, что мне помогли пережить проклятие этой ночью. Торчащие кости – наказание.
Я выпрямила спину и взглянула на него. Он придерживал плащ со стороны раны, но, заметив мои движения, ободряюще улыбнулся.
– Не бери в голову, Ава. Проклятие и боль были со мной до тебя, останутся и после твоего ухода. Но благодарю, что хотя бы раз в жизни боль была… терпимой. Все еще не понимаю, зачем ты решила разделить ее со мной, но спасибо за это.
Его слова смущали. Знать бы самой, почему я захотела помочь ему? Его слова о желании сохранить шаткий мир между народами меня тронули, чего греха таить. Он мог и врать, да только зачем? Я не была бравым воином, приближенной князя Равнин, и пользы от меня было не больше, чем от прохудившегося ведра. Ему незачем было завоевывать мое расположение враньем и утайками, это даже мне, дурехе, было ясно. А после ночи превращения Торей и вовсе стал больше походить в моих глазах на человека, а не на поганого валгомца. Его рвение оградить меня от своего проклятия… удивило. Даже когда его кости уже раздирали плоть, он отчаянно пытался оставить эту боль лишь себе.
– Может быть, и в тебе есть что-то хорошее, – озвучила я свои мысли.
Его дыхание было тяжелым, и каждый ответ давался через силу.
– В тебе тоже есть храбрость, – чуть погодя отозвался он. Торей поднял руку и почти соединил два пальца, оставив между ними немного воздуха. – Во-от столько, но все же.
Я осуждающе посмотрела на него, сдерживая улыбку.
Как было странно говорить с мужчиной как с равным себе. Встреться мы иначе, при жизни я бы не проронила при нем и слова, только держала бы голову опущенной. Но удивительно, как ненависть к человеку могла развязывать язык и тело, вытаскивать со дна души то, что пытаешься спрятать от глаз. А теперь, когда неприязнь стихла, говорить с Тореем было даже… приятно?