Я выцарапывала себе вдох, но все было без толку.
– Кивни, если поняла, – нашелся Торей. В его голосе слышалась усмешка, но разглядеть ее я не могла – перед глазами поплыли стены.
Я несколько раз качнула головой вверх-вниз и зажмурилась.
Удавка ослабла, и я рухнула на пол. В легкие с хрипом ворвался воздух, но тут же вышел наружу кашлем.
Я же дух, я дух, так почему я дышу и задыхаюсь?
Торей оскалился. Он поднялся во весь рост, отряхнул штанину у моего лица и зашагал по ступеням вниз. Нить между нами стремительно удлинялась.
Вот второе отличие меня от выдуманной Авы: даже после смерти мне не быть свободной.
3. Обещание
Я старалась больше не дерзить Торею. Снова ощутить удавку на шее – нет уж. Сердцем чувствовала: он убьет меня, если пожелает, и на сей раз запугивать уже не станет.
Мы были в его покоях, темных и хмурых, как он сам. Но подумать только, целые покои – как вся родительская изба! Уместились бы и печка, и стол, и лавки, и сундуки с одеждой, и еще бы место осталось.
Я точно попала в руки либо богатого вельможи, либо и вовсе княжича.
В покоях было два окна, узких и высоких, тянувшихся почти от пола до потолка. Они были занавешены тяжелой синей тканью, отчего света мучительно не хватало. Широкая кровать, на которой могло спать целое семейство, была застелена медвежьими шкурами. Подле нее – громоздкие сундуки, а поодаль – деревянный стол, заваленный свитками. Но больше остального меня поразила открытая печка, где пламя плясало на поленьях. Торей назвал это камином и велел сидеть подле него, а сам достал из сундука темную тряпицу, разорвал ее на лоскуты и принялся перематывать раненую ладонь. От движений наша нить поднималась и опускалась, поднималась и опускалась. Я задумчиво провела по ней пальцем, обогнула запястье и стукнула по узлу. Крепко завязан.
Навечно завязан.
– Вот как чувствуют себя псы.
Торей вскинул голову, словно позабыл, что теперь его жизнь омрачала шиньянка.
Я приподняла запястье.
– На привязи.
Он на миг воздел глаза к потолку и продолжил обматывать руку.
Чего к лекарю не сходит?
– Ты отпустишь меня?
Он молчал. Закончив с перевязкой, он уселся на кровать и уперся локтями в колени. Вид у него был задумчивый, но каждое мое слово, напоминание о себе – злило: он хмурился, шумно вдыхал. И все же я произнесла:
– Отпусти, прошу. Ты же дал мне слово.
– Сколько раз надо обвить твою шею нитью, чтобы ты умолкла? – Он все-таки поднял взгляд: так хозяева смотрят на больной скот, от которого хлопот больше, чем пользы.
Я прикусила язык и потупила взгляд. Если Торей поднимется с постели – я забуду, как дышать.
Отец поколачивал маму, и я знала: тишина и покорность не спасали. Даже молчание могло породить желание ударить, и потакание каждому слову – тоже. Так было у родителей, но меня отец никогда не трогал, да только всегда так быть не могло. Я знала, придет день, и я тоже попаду под его руку. Так почему же это не взрастило во мне опаску к мужчинам? Почему я все равно подошла в поисках спасения в лесу к незнакомым людям? Почему теперь не могла умолкнуть и вымаливала свободу?
Торей поднялся, и я дернулась в сторону, но ему было не до меня – он шагнул к окну и отдернул ткань. Тусклый свет ворвался в покои.
– Ты внимательна? – Торей все же повернулся. – Что умеешь делать? Быстро назови!
– А… я… готовлю вкусно и дом в чистоте содержу, – выдала я первое, что пришло на ум.
Негодование на его лице сменилось удивлением. Он моргнул, и я решила, что с испуга ответила на шиньянском языке, но тут Торей рассмеялся.
– Пища и порядок, – он покивал, – за это стоило расплатиться ухом.
– Да не принесу я тебе никакой пользы! – Я поднялась. – Ты мой враг. Хранить твою жизнь я не стану. Отпусти.
Он дернул бровью и нахально скривил губы.
– Неудивительно, что ты мертва. Твой язык явно живет отдельно от головы.
«Дочка, прибьет тебя однажды за твой язык либо батюшка, либо Тифей», – вспомнились причитания матери.
И хоть мой голос дрожал, смолчать я не смогла:
– Я мертва из-за вас, дикарей. Клятва для вас была пустым звуком, раз на наши земли вторглись! И так отхватили себе большую часть давигорских земель во время Братской войны, оставили нам клочки. Ты хоть знаешь, что такое голод? Попробуй вырастить пшено на тех пожитках, что нам достались!