— Ты слишком привык жить по прямой, Миша, — начинаю я открывать глаза другу на истинное положение дел, — всякие перемены и отклонения для тебя не нормальны. Ты умрешь от столкновения на улице с себе подобным.
— А ты, Иванов, слишком любишь пестроту. Как ты пишешь: «За судьбою пестрой я гоняюсь…»
Это удар ниже пояса и сравним только с разглашением исповеди. Однако я удивлен. Он цитирует мои стихи из журнала нашего клуба. Двадцатый век — век информации.
— Руки прочь от искусства, лицемер, — говорю я. — Ты просто неблагодарный потребитель. А не я ли тебя, уважаемый, можно сказать, за узду притащил в наш строительный отряд? Если бы не я, где бы ты хлебнул столько романтики, кадавр. И никакой благодарности.
Мишка улыбается. Он-то знает, о чем я говорю.
Летом наш студенческий стройотряд был направлен в маленький таежный городок. Мы прокладывали водопровод к строящемуся дому. Грунт был рыхлый, с плывунами. Траншею рыл «Беларусь», мы шли следом и укрепляли стены траншеи досками. Тракторист работал быстро и грамотно: откопал положенное — отъехал. Только отъезжал он чуть дальше, чем надо, подбрасывая работу и нам. Мы по одному прыгали в траншею и лопатой вычищали то, что ковшом он уже не доставал. Трактор работал непрерывно, да и мы спешили.
Мишка энергично работал лопатой, когда стена, подмытая грунтовыми водами стала медленно оседать. Болотов, не думая, прыгнул на поднимающийся ковш «Беларуси», и тракторист аккуратно поднял его над завалившейся траншеей. Такие случаи обычно запоминаются. Мишка гордился и чувствовал себя бывалым человеком.
Болотов тянется к линейке. Больше мы для него не существуем. Серьезный человек. Мы с Валеркой перебрасываемся несколькими фразами и, зарядившись деловым настроением, выходим из комнаты. Навстречу нам идут Ваня Харченко и Женя Давыдов. Они идут в ту же комнату проведать друзей.
Утро. За окном накрапывает мелкий дождь. Бабье лето кончилось. Делаю себе маленький подарок — встаю на полчаса раньше и поглядываю на понурый садик. Листья желтой вуалью закрывают землю. Массовое гулянье природы заканчивается. Мне почему-то вспоминается наш летний вояж, уютная таежная станция и две девчонки, машущие рукой вслед уходящему поезду.
Хорошие были девчонки — чистые и надежные, с ярко выраженной доброй русской рассудительностью, за которую мы так любим наших матерей. Казалось бы: вот оно, чего еще желать? Ан нет, не складывается. Какие-то новые человеческие качества претендуют на первичность, может быть, та же тонкость, выбирая которую, мы можем пожертвовать самой человечностью. Но вот после таких встреч оседает на всю жизнь в душе какое-то сладостное щемление, тоска по истинным человеческим ценностям, на которые мы разучились полагаться.
Студенческие строительные отряды ушли из моей жизни вместе с угасшим летом. На следующий год — военные лагеря, а там — выпуск. Жаль. Оторвавшись на время от гипотез и структурных схем всего на свете, мы набрасывались на жизнь во плоти с ее тоскою, борьбой, трудом и любовью и умудрялись извлекать полезное даже из однообразия. Мы спешили утвердиться, нашли себе преданных друзей и поняли, что это такое — единство цели. Мы возвращались назад окрепшими и появлялись перед близкими грубыми и растроганными.
И вот осень, Неторопливо уходит живое тепло зеленых аллей, беззаботных пляжей и счастливых вечерних городских улиц. Каждый из нас остается при том, что нажито: спокойным ли уютом, отчаянием, злостью или смирением. Осень воздаст каждому свое. От затухающего костра тепла, конечно, поменьше, зато оно особого свойства, с неразгаданным таинством. За эту тайну я осень и люблю.
Ну и, наконец, любую деятельность здоровой долей аскетизма не испортишь, поэтому настроение у меня грустно-торжественное.
Начало трудового дня лучше всех описывает в своих трудах Вадик Веселов. Кажется, это звучит так: «Сплю. Вскакиваю. Опаздываю. Бегу. Жую. Втискиваюсь. Давлюсь. Умываюсь. Кричу. Игнорируют. Грущу. Кричу. Игнорируют. Тоскую. Кричу. Игнорируют. Ужасаюсь. Кричат. Выбрасывают. Встаю. Бегу. Залетаю. Выпроваживают. Ухожу. Возвращаюсь. Проползаю. Сажусь. Сплю». С этим трудно не согласиться. Сюжеты Вадика неоднократно проверены жизнью, и он чувствует себя неуязвимым, считая, что для описания современной жизни достаточно одних глаголов. И все же относительно новизны стиля я не уверен. Для наших российских модернистов двадцатых годов готовая продукция Вадика была только заготовкой. Можно еще разбить слова пополам и вторую половину выбросить.