Озадаченный Томас стоял на каменном крыльце.
— Когда мы снова увидимся?
— О, — сказал Дион, — конечно скоро. Ты же знаешь.
— Я не знаю. Не знаю.
Дион опустился рядом с ним на колени. Для этого пришлось постараться, а встать, наверное, будет еще труднее.
— Ты же знаешь, каким делом мы занимаемся с твоим отцом.
— Да.
— И что это за дело?
— Незаконное.
— Ну да, только все здесь не так просто. Мы называем его нашим делом, потому что оно и есть наше. Несколько человек, вроде меня и твоего отца, принимают участие — как бишь это называется? — в предприятии. И это предприятие только наше. Мы не беспокоим никого со стороны, мы не вторгаемся в твою страну, не крадем твою землю только из-за того, что глаза у нас жадней живота. Мы делаем деньги. И мы защищаем своих, тех, кто делает деньги так же, как и мы. А если вдруг попадаем в неприятности, то не зовем на помощь мэра или полицию. Мы разбираемся с неприятностями сами, как полагается мужчинам. Иногда эта пилюля слишком горька, чтобы ее проглотить. Да, потому-то я должен уехать. Ты же видел, что было в Тампе. Ты уже видел, что бывает, когда у нас случаются разногласия. Все может обернуться довольно серьезно, понял?
Он засмеялся, и Томас засмеялся вместе с ним.
— Очень серьезно, понял?
— Да, — сказал Томас.
— Но это нормально — серьезные вещи и делают жизнь стоящей. Все остальное — девчонки, веселье, глупые игры, праздные дни, когда нечего делать, — это, конечно, все хорошо, но не цепляет. А вот серьезные вещи, те цепляют, помогают тебе почувствовать себя живым. В общем, сейчас дело очень серьезное, и твой папа нашел способ вытащить меня из беды, но только нужно уезжать прямо сейчас, и, возможно, я уеду навсегда.
— Нет!
— Да. Послушай меня. Посмотри, посмотри на меня. — Он взял Томаса за плечи, глядя ему в глаза. — В один прекрасный день ты получишь открытку. На ней даже ничего не будет написано. Просто открытку. Какой на ней будет адрес? Не тот, где я буду жить, а тот, где я жил. И ты поймешь, что твой дядя Дион жив. С ним все хорошо.
— Ладно. Я понял.
— Томас, мы с твоим стариком не верим в королей, принцев и президентов. Мы верим в то, что все мы сами короли, принцы и президенты. Мы те, кем решили быть, и никто не смеет утверждать иначе. Понял?
— Да.
— Ни перед кем не становись на колени.
— Ты сам сейчас стоишь на коленях.
— Это потому, что ты член моей семьи. — Он фыркнул. — Ну а теперь, парень, помоги мне подняться. Черт.
— Как же я тебе помогу?
— Просто стой ровно и не двигайся.
Он опустил на голову Томаса свою огромную лапу и оперся.
— Ой!
— Не хнычь, будь мужчиной, ради всего святого. — Он обернулся к Джо. — Этому парню нужно тренироваться. — Он ущипнул Томаса за бицепс. — А? Верно я говорю?
Томас шлепнул его по руке.
— До встречи, сынок.
— До встречи, дядя Дион.
Он смотрел, как отец поднимает с каменного крыльца чемодан Диона, как они вдвоем выходят из двора и, удаляясь, идут по склону к плантации. Ему очень хотелось верить, что жизнь состоит не только из череды расставаний.
Но он боялся, что это так и есть.
Глава двадцать пятая
Тростник
Джо с Дионом шли по дороге, разрезавшей плантацию надвое. Работники называли ее Аллеей Желтого Домика, потому что она заканчивалась у небольшого желтого здания, которое прежний хозяин построил для игр своей дочери. По размеру домик был как сарай, в каком обычно хранят инструменты, но в остальном был похож на настоящий викторианский дом. Хозяин продал плантацию компании «Сахар Суареса, лимитед», то есть Джо и Эстебану, в начале тридцатых, во времена ромового бума, когда сахар стоил дорого. Дочь хозяина к тому времени давно выросла и уехала с острова, а домик остался, и его использовали как кладовку или иногда устраивали там на ночь не слишком важных гостей. Потом, в какой-то год, в западной стене пробили окно, под ним снаружи поставили стойку, а рядом — несколько деревянных столов, и домик превратился в буфет. Однако затея оказалась неудачной, потому что работники, набравшись, завязывали драки, и после того, как двое из них устроили поединок на мачете, эксперимент свернули, а оба драчуна остались калеками, не способными работать.
Джо нес чемодан Диона. Вещей там было не много — несколько рубашек, брюки, носки и белье, пара ботинок, два флакона одеколона, зубная щетка, — но Дион был пока еще слишком слаб, чтобы тащить чемодан по тростниковому полю в послеполуденный зной.
Сахарный тростник поднимался на семь-восемь футов. Междурядья были шириной в два с половиной фута. Работники сожгли западную часть поля. Огонь пожрал листья, но стебли с их драгоценным сахарным соком остались, потом их увезут на мельницу. По счастью, теплый ветер дул с восточной стороны, не позволяя дыму затянуть всю плантацию. Иногда бывало и наоборот, и тогда казалось, что мир лишился неба, остался лишь полог из клубящихся туч, громадных, как дирижабли, и черных, как чугун. Но сегодня небо было ярко-голубым, хотя оранжевые отсветы уже начинали наползать на голубизну по краям.