40
– Везет же людям! Кого-то даже здесь в персоналках возят! – весело прокомментировал паренёк с повязкой на носу, опоясывающей голову, из моей новой палаты, в которую меня лифтами и коридорами доставили в кресле-каталке.
«Вот и пошёл отсчёт новой жизни!» – удовлетворенно констатировал я, здороваясь с присутствующими в палате, где кроме кровати, к которой меня подвезли и предложили перебраться на нее самостоятельно (для меня это прогресс!), имелось еще семь обитаемых мест. Все они оказались заняты. Рядом с одной из кроватей, склонившись к лежавшему на ней парню, сидела, чуть сгорбившись, молодая женщина, всем своим видом демонстрируя, что кроме него она не видит и не слышит никого на свете. Они негромко о чём-то переговаривались.
– Всех приветствую! Моя фамилия Белянин. Зовут Александром Федоровичем. А с вами, товарищи, думаю, познакомимся по ходу!
– Вообще-то, товарищей здесь нет! Мы – господа! – среагировал сосед, кровать которого стояла у той же стены, что и моя.
– В этом не сомневаюсь, но пока я представился только товарищам! – парировал я.
– Если так, то я Василий! – отрекомендовался господин. – Надолго к нам и с чем?
– Инсульт был, да не весь пока сплыл! – усмехнулся я. – Но, врачи торопят! Говорят, что мой отпуск на исходе!
Василий не стал что-либо уточнять. Не дал и мне возможности расспросить его подробнее. Он, казалось, странным образом замкнулся, ушёл в себя, но через минуту вдруг запричитал, не обращая внимания на меня и окружающих:
– Вот живешь, живешь! Справляешься, преодолеваешь и, себе же на удивление, ничего не подозреваешь о том, что может случиться в следующий миг! Ни ухом, ни рылом! И однажды – бац, и ты готов! В полном дерьме! И всё в твоей жизни вверх дном! И не исправить, и заново не начать. Ужас! Но даже он, этот ужас, ничего не изменит, поскольку безнадежно опоздал! Сколько ни пыхти, и впрямь всё пропало! Жизнь моя, вся горбатая, и вся за спиной! И новенького в ней ждать бесполезно! Тоска!
– Образно обрисовали! – поддержал я. – Но чересчур уж безнадежно. А почему так?
Сосед смолчал, отвернувшись после своего монолога к стене. Потом я еще не раз замечал, как он уходил куда-то, как лениво и неаппетитно ел больничную кашу, как зло, со всего маху, валился на скрипучую кровать, но больше не философствовал. Он совсем потонул в своём странном внутреннем мире, в который никого не впускал.
Полежав немного, я принялся ходить по палате, надеясь после некоторой тренировки выйти на оперативный простор, в коридор, что в первую очередь определялось отсутствием в палате элементарных удобств. Но то, что я называю ходьбой, таковой пока не являлось. Это было нестерпимо медленное перенесение себя с одной ноги на другую, от одной опоры к другой. И хотя оно вызывало одышку и головокружение, я не намеривался сдаваться, не присаживаясь для начала минут по пять, потом и по двадцать пять, вышагивая туда-сюда.
Шажок, потом другой! Стоим! Отдыхаем! Шажок, опять другой! Стоим! Снова всё сначала. Еще один, еще другой! Тем не менее, пусть медленно, но в этом деле я всё же продвигался вперед. А, значит, к новой жизни, независимо от того, какой она окажется и по длительности, и по своему содержанию.
Тащиться вдоль коридора было веселее. Во-первых, не приходилось часто возвращаться на исходный рубеж, как в палате; во-вторых, всюду тенями бродили занятные больные и стремительно порхали озабоченные медсестры, важно вышагивали посередине врачи. В третьих, на стенах красовались информационные стенды, призывающие мыть руки перед едой, пугающие таинственным СПИДом, воспалением легких и гепатитом «Ц». Всё это, конечно, мне пришлось перечитать много раз, от безрыбья, измеряя длину коридора мизерными шажками. Для тренировки памяти кое-что выучил наизусть.
На следующее утро вместо зарядки я дерзнул спуститься по лестнице и даже осилил целый пролет, победно прошелся по чужому коридору и вернулся к себе в палату. На это ушло сорок минут! Довольный собой, но основательно вымотавшийся, я тут же уснул. Не знаю, сколько времени прошло, когда меня бесцеремонно разбудила невропатолог:
– Кто здесь Белянин? – ей указали; она подсела ко мне. – На что жалуетесь? – докторша для больных представляла собой своеобразный возбудитель смеха, который из такта всем приходилось подавлять: совсем молоденькая, она, видимо, для солидности давила голосом, отрывисто и бесцветно, тщетно стараясь произвести внушительное впечатление.
– Всего и не перечислить! Например, чай всегда холодный! – ответил я, едва не засмеявшись от своих наблюдений.