«Но не буду паниковать! Память можно тренировать, коль уж мозги засахарились, а там поглядим, что куда!» – стал я себя уговаривать.
Мне вспомнился любимый школьный учитель. Он преподавал нам русский язык и литературу. Вообще-то, ни то и ни другое мне не нравилось, как и история, которая ничего, кроме отвращения, у меня не вызывала. Да и как я мог относиться к этой кучке плохо согласованных по времени и месту мифов и легенд, имеющих удивительно мало связей с реальной историей человечества. Я уже тогда это заметил. Тем не менее, по всем перечисленным предметам, как и по обожаемой мною физике и математическим наукам, у меня были стабильные пятерки. И речь теперь не обо мне! Речь об учителе, достойнейшем человеке, фронтовике, добросовестно и увлеченно вкладывавшем в нас свою большую душу и основы культуры родного народа.
Увлеченно рассказывая о писателях, их произведениях, творческих замыслах и биографиях, он почти всегда стремился, но безуспешно вызвать у нас восторг какой-либо удачной фразой или словом классика.
«Златая цепь на дубе том… И этим, ребята, всё сказано! Представили? – волновался он из-за отсутствия у нас поэтического восприятия. – Какая простота, какая точность!»
– А что это за лукоморье такое? – тут же вставлял я, зная, что наш Михалыч обожает и меня, и мои колючие вопросы. В классе все молчат и, часто только мне приходилось как-то поддерживать столь увлеченного литературой человека, чтобы он, отчаявшись, не махнул бы безнадёжно в нашу сторону своими поднятыми обычно руками.
– Лукоморье – это слово, которое теперь, к сожалению, не используется. Раньше оно означало залив или бухту. Ведь вам понятно, ребята, причём здесь лук?
– Конечно! Это древнее оружие, изогнутое дугой. Такой же дугой изгибается и берег бухты, словно лук! – отзывался я или кто-то из девчонок.
– Во-во! – бурно радовался Михалыч. И добавлял, – Нет муки больше муки слова! Это выражение, ребята, очень точно выражает трудности творческого литературного процесса. А вы как его понимаете? – спрашивал он нас, возможно, сотый раз.
Дорогой наш Михалыч! Как часто в своей творческо-научной жизни я вспоминал твою любимую присказку, испытывая те самые мучительные муки слова. Только не муки слова, как ты нам часто говорил, а муки поиска нужного слова, наилучшим образом выражающего нужную мысль.
Смотришь, бывало, вроде подходящее слово нашлось сразу, а перечитаешь – уже не нравится! Заменишь его другим, смотришь, опять не то! Еще что-то подвернулось, а на поверку, может оно и лучше прежнего, да не совсем! Иной раз измучаешься весь, пока окончательно что-то подберешь!
Но теперь, дорогой Михалыч, мне приходится мучиться уже не в поисках лучшего слова, а хоть какого, хоть близкого по смыслу. И часто останавливаться по ходу самой обычной фразы, чтобы вспомнить подходящее слово! Раньше в разговорах я трудностей не знал. Пусть, случалось иногда, нужное слово не приходило вовремя, так вместо него, будто сам по себе, мгновенно подыскивался подходящий синоним, или без труда сама фраза перекраивалась под иное слово, но речь моя из-за этого никогда не приостанавливалась. Никогда я мучительно не э-экал из-за своей забывчивости. Но так бывало только раньше! Теперь же придется приспосабливаться к новому варианту.
По опыту знаю, часто людей, говорящих, не замолкая, и, тем более, использующих красивые, непонятные большинству или модные слова, считают очень умными. И сильно ошибаются! За речь человека отвечает крохотный участок мозга, так называемый, речевой центр. Никаких иных задач, кроме обеспечения говорилки, он не решает, потому и не считается составной частью интеллекта.
Наиболее ярко это выражалось у академика Дмитрия Сахарова (о прочих качествах этого человека, мною весьма неуважаемого, здесь не упоминаю). Он был столь гениальным физиком, что о нем с восторгом говорили самые признанные и выдающиеся физики-ядерщики всего мира. Стало быть, не может быть сомнений в его выдающемся интеллекте! Тем не менее, любая фраза из уст Сахарова выходила в удивительно корявом виде. Он часто запинался, что-то мямлил, с трудом подбирая слова, потому эффект от разговора с ним всегда был удручающим. Трудно было поверить в гениальность этого человека. Но гениальность была признанной и непререкаемой, а речевой центр, между тем, не дотягивал даже до самого средненького уровня. Это вполне подтверждает мою мысль, что речевой центр работает обособленно от той части мозга, которая обеспечивает величайшие озарения, определяющие истинную гениальность!
Но как же теперь буду выглядеть я со всем своим не столь могучим интеллектом, если окажусь не в состоянии разумно увязать даже несколько слов? Тут уж и доказывать ничего-то не придется – спишут меня, и будут правы!