Поначалу обоснованных претензий к нему не было. Я даже надеялся, что в моём мирке, ограниченном стенами палаты и собственными размышлениями, и при нём ничего не изменится. Хотя надеялся я, разумеется, без оснований – к нему часто заглядывали наши врачи из реанимационного отделения, приходили хирурги и терапевты, не говоря уж о медсестрах, которые от него вообще редко отходили, постоянно что-то исполняя. Потому мне приходилось терпеть и дополнительный шум, и осмотры, и консилиумы, проводимые врачами, и хрипы, сопение и стоны моего соседа. Что с этим поделаешь? Не столь же я испорчен, чтобы не понимать абсолютную законность этих неудобств.
Но к вечеру поведение соседа и медперсонала изменилось. Больной отошел от наркоза и оказался достаточно активным человеком, хотя и привязанным к постели. Более того, мне показалось, он с уверенностью маньяка считал совершенно нелепым своё попадание в эту палату и, тем более, длительное пребывание в ней, потому рвался на свободу. Разрезанный хирургами вдоль и поперек (это я слышал от уговаривающей его медсестры), он не считал такой факт достаточно веским основанием, чтобы не возмущаться лишению его привычной свободы. Он постоянно требовал, чтобы ему принесли его сотовый телефон, потом возмущался фактом лишения его нужных книг или настаивал на немедленном посещении его то одним, то другим родственником, которых, как было понятно из увещеваний медсестры, и в больнице-то пока не было. Он казался недовольным всем и вся! Что, впрочем, часто случается с людьми после наркоза – постнаркотическая капризность!
Постепенно его странная в наших условиях неугомонность привлекла к нему моё внимание и даже возбудила любопытство. В удобный момент, когда медсестра, уходя, оставила распахнутой его занавеску, я обнаружил крупного изможденного старика, обвязанного, как и я, многочисленными проводами и трубками. По небритому много дней лицу было невозможно определить возраст.
Внезапно он тяжело закашлялся, изо всех сил подавляя вынужденные болезненные вздрагивания. Потом, отдышавшись, ругнулся:
– Кажется, они у меня отхватили всё, что ниже пупа выросло, черти окаянные!
– Не доверяете хирургам? – уточнил я из вежливости.
– А что, вы им разве доверяете? Чем больше они отрежут, тем меньше работы терапевтам! Конкуренция! Хирурги, они чересчур решительные. Они мало думают, но много режут! Они голову отхватят, если она при них заболит! – он опять тяжело закашлялся.
Я ему не мешал, не видя возможности и помочь. Да и предпочитал помолчать, только не тут-то было! Сосед, видимо, природой создан разговорчивым, а сейчас его переполняло непонятное мне возмущение. «И почему он готов на всех идти с гранатой?»
– Знаете, уважаемый, не решу, как к вам обращаться, – начал он и, несмотря на то, что я тут же ему представился, продолжил. – Со стороны это может показаться блажью, однако ж, дайте мне вспомнить! Ну да! Первый раз с хирургами я связался в семь лет отроду. Понятно, малец, совсем был, глупый. Мне накануне впервые удалось покататься на роликах. Чужих, конечно. Ботинки на два размера меньше моего. Да так уж охота научиться, что через два дня я с распухшими и воспалившимися пальцами оказался у них, родимых. Удалили мне тогда ногти с больших пальцев! Всё правильно, как будто, сделали, да только новые ногти с тех пор всю жизнь вверх торчат! Со всеми, как сами понимаете, неприятными последствиями! – он осторожно захихикал, чтобы не потревожить свежие швы, но всё равно закашлялся и застонал.
Я слушал его молча, но уже с интересом. Что-то было в этом старике (это я решил, что он старик) притягательного, несмотря на грубоватость и назойливость. По меньшей мере, мне нравилась его непосредственность и подтрунивание над собой, над хирургами, над всем и вся.
– После окончания школы! – продолжил дед. – Эти звери лишили меня аппендикса. Якобы мне та операция была нужна! А я полагаю, они на мне студентов дрессировали! Думаете, на том закончилось? Нет! Они забыли во мне свой тампон! Ходят вокруг и удивляются под плач моей матери: «Как же так? Как же так? Всё хорошо, а ему плохо!» Но мне ещё повезло, поскольку один из них очень решительным оказался. Раз! И я опять на разделочном столе! Разрезали меня, и что-то достали. Хотя не удивлюсь, если заодно еще что-нибудь, на их вкус, оттяпали! Но я пошёл-таки на поправку! – дед опять сдержанно захихикал, вспоминая свою историю.
Я лежал молча, ожидая уже неминуемого, как понял, продолжения. И не ошибся.
– Потом удалили еще какую-то пакость! С голосовых связок! После того я десятки лет задыхаюсь от непонятной слизи, перекрывающей дыхательное горло. Но у них ответ один: «Всё у вас хорошо, всё чисто!» А то, что я задыхаюсь, что ни день, по-ихнему, пустяки, на которые внимания обращать не следует! Это у них – не объективно!