Через часок дед опять заговорил, будто сам с собой.
– О чём больше всего жалею, знаешь? Жаль, что только теперь на многое прозрел! Когда конец мой, почти на носу… Сейчас бы рассказать детям да внукам, что сам в жизни накопал! Ан, нет! Им теперь моя наука без надобности! Они над ней посмеиваются! Говорят, хоть ты и мудрый, дед, да только устарели твои мудрости – теперь всё не так, всё иначе! Я им: «Как иначе? Не уж-то лучше стало?» А они опять смеются, недоросли! Думают, будто все старики меньше их жизнь понимают… Потому, ничего им не скажи, только деньги давай! Рушат жизнь свою и детей своих собственными же руками, а всё равно не понимают, что делают! Отвечают мне: «Не лучше стало, а всё по-другому!» А я им: «А вы, значит, ни при чем? Жар чужими руками? Сами должны жизнь страны улучшать!»
Дед сильно закашлялся, а придя в себя, ещё долго возился, сопел и молчал. Потом опять закашлялся, да так сильно, что стало жутко слушать.
– Вы поспите! – посоветовал я с сочувствием, но этим лишь раззадорил старика.
– Некогда мне теперь спать! Немного мне осталось, а ничего, как оказалось, и не успел-то! Всегда вкалывал за двоих, всегда стремился, догонял, и вроде успевал, а всё равно не успел! – с раздражением отозвался он. – Неожиданно как-то жизнь закончилась… Внезапно! И никому над гробом моим не интересно будет знать, к чему я стремился, о чём мечтал, чего в жизни достиг… Упаду у отмеренной черты. И отбросят меня в сторонку, и пойдут далее своей дорожкой. И всё поймут лишь к своему концу, когда окажутся у финиша никому не нужными, словно пустая новогодняя хлопушка! Как и я в своё время.
– Ну, это вы перебрали! Вы еще многое успеете! – поддержал его я.
– Разве, что червей покормить! – он собирался, видимо, засмеяться своей черной шутке, но снова принялся мучительно кашлять.
Я нажал кнопку вызова. Забежала сестра с наполненным шприцем:
– Всё-всё! Успокойтесь… Не надо! Сейчас кодеин сделаем, сейчас… Ну, вот! Я же вас предупреждала!
«Насколько же элементарная мысль, но до меня она не доходила! – прозрел я вдруг. – Мы же действительно оказываемся у финиша, неготовые к нему. Нам всегда кажется, будто мы не солдаты, чтобы внезапно погибать на поле боя. Стало быть, у нас всё впереди, всё размеренно, всё можно успеть, всё можно исправить! А ведь – совсем не так! Ничего нельзя, если перешагнул последнюю черту.
А мы, слепые и глупые, жили столь расточительно, будто бессмертны, будто впереди вечность, которую можно, не жалея, просеивать сквозь пальцы! И не жалеть ни годы свои, ни часы, ни, тем более, крохотные секундочки, в течение которых и не успеть-то ничего, как нам казалось!
А однажды не станет меня. Или тебя, моя Зайца. Врозь-то мы жить не сможем. Значит, жизни нашей наступит конец! Что я без тебя? Всё начинать заново не хочу, потому что не смогу без тебя! Знаю ведь, сначала все будут соболезновать, потом станут избегать, потому что им станет совестно, ведь не в силах помочь. Только дети и внуки будут иногда вспоминать, как-то заботиться, будут жалеть, но тебя-то они не заменят! А потом привыкнут и они, забудут, перестанут. Оно и понятно, – рядом с ними я нелеп, как персонаж с давно прочитанной страницы. И останется мне, как тому лебедю, взять да рухнуть, не дожидаясь собственного конца… Только, понимаешь, дружище, и в этом мне отказано! Как же мне решиться на это, если дети на мою пенсию живут? Стало быть, ни родится невозможно по своему желанию, ни жить, ни умереть! Такая вот история человеческая! Или нечеловеческая?»
33
– Что-то давно начальник отделения, Леонид Андреевич, к нам не заходил! Всё ли у него в порядке или он в отпуске? – поинтересовался я у лечащего врача.
– Наверное, в порядке! Но у нас он больше не работает! – ответил Владимир Александрович. – Теперь вместо него я начальник отделения!
– Вот как! Поздравляю! Он сам ушел или его ушли? – спросил я, конечно же, не надеясь на прямой ответ.
– Жизнь, Александр Федорович, настолько сложна, что мы подчас и сами не знаем, почему происходит, так или иначе? И уж тем более, если это случается неожиданно для нас, да еще в сложнейшие времена огромных перемен! – получил я философский, а значит, и совершенно бесполезный ответ.
– Спасибо за исчерпывающую информацию! – съязвил я. – Может мне показалось, но вы и меня стали называть иначе! Или в сложнейших временах на это появились причины?
– Без сомнения! У нас ведь как? Лежачим – действенное милосердие, а поднявшимся – искреннее уважение!