коротенькой запиской. Вознаграждает и вдохновляет на новые подвиги. Как просто быть сыном и как
непомерно сложно быть отцом! Уже почти час я топчусь на одном месте, думаю, передумываю и не знаю, на что
решиться, как заново устроить свою жизнь. Настоящее счастье обычно далеко от тех представлений, которые
мы составляем о нем. Старый оракул оставил мне и такой завет: следите за Бруно, но на некотором расстоянии.
Бруно будет жить не слишком далеко, не слишком близко от меня, ни со мной, ни без меня, я буду держать его
на некотором расстоянии, на расстоянии тридцати метров. И незачем так долго ломаться. Посмотрите на
женщину, которая стоит сейчас перед вами, разве она думает о себе, разве главное для нее в том, как сложится
ее собственная судьба? Вы же думаете только о себе и уже пятнадцать лет делаете все возможное, чтобы она
потеряла мужество. Она все отдала вашей семье. Вы считаете делом чести до последнего сантима платить свои
долги, так заплатите же и этот долг, чтобы не чувствовать себя подлецом.
Лора уходит в кухню, в свое святилище. Чтобы преисполниться к себе уважения, думайте: “Теперь
ничего не поделаешь, я уже пообещал Лебле устроить детей в своем доме”. Чтобы вдохновить себя, думайте:
“Плачу все-таки я”, — и тешьтесь этой мыслью. Чтобы подбодрить себя, думайте: “Ничего, это совсем рядом.
Мамуля так все хорошо видела со своего наблюдательного пункта”.
А затем поднимитесь к себе в комнату. Взгляните на портрет вашей матери, чей светлый образ навсегда
остался жить в вашей памяти, на эту женщину, которая имела на вас такое большое, вероятно даже чрезмерное,
влияние в молодости, но которая в конце своих дней, перед тем как умереть, уступила свое место другой.
Думайте: “Теперь наступает моя очередь”. И чтоб вам было легче, даже просто легко, попробуйте обмануть себя
хоть на минуту и думайте: “О какой жертве может идти речь? Те, кто приносит себя в жертву, черт возьми,
надеются вознаградить себя в чем-то другом; значит, в глубине души эта жертва их устраивает”.
Г Л А В А X X V I I I
Я слышу “да-да” Бруно, который снова разговаривает по телефону. Просто диву даешься, какой поток
советов и наставлений обрушили на него брат, сестра, товарищи, хотя большинство из них сами нетерпимы к
критике. Ожесточение, с каким люди набрасываются на тех, кого они считают несчастными, напоминает мне
ненависть, с какой крестьяне уничтожают маленьких безобидных ужей, называя их в оправдание себе
ядовитыми.
— Представь себе, нет, — кричит Бруно, — я в восторге.
Я знаю, что приводит в восторг Бруно: скоро он будет отцом. Я знаю также, почему он счастлив: он не
слишком высокого мнения о себе. Как можно быть уверенным в женщине, если она не видит в тебе залог своей
безопасности? Лучше всего, чтобы она родила от тебя ребенка. Жена при муже, словно рыба-прилипала; она
крепче с ним связана, если он одаряет ее ребенком — в свою очередь прилипалой при матери.
— Цинизм? В чем ты увидел цинизм?
Можно не сомневаться, он разговаривает с Мишелем. Как говорила моя мать: “Излюбленный прием
лицемеров — называть искренность цинизмом, так же как глупцы называют правду парадоксом”. Бруно сухо
прощается и вешает трубку. Он снова входит в гостиную. И бросает мне:
— Мишель убежден, что я сделал Одилии ребенка, чтобы заставить тебя согласиться на наш брак. И ему,
видите ли, жаль меня! А тебя он не жалеет за то, что ты его сделал? — Он тут же успокаивается, понимая, что в
его положении лучше помолчать, и лишь буркает: — Он звонил из кафе у вокзала. Приехал вместе с Луизой. Я
съезжу за ними.
Все ясно. Их интересует, какие я принял решения. Бруно старается ни во что не вмешиваться; он не
задает никаких вопросов, во всем полагаясь на меня. Я сказал ему, что устрою их у нас дома, но и словом не
обмолвился о себе. Мишель правильно сделал, что приехал: возможно, мне надо будет ему кое-что сообщить.
Двух дней на размышление оказалось вполне достаточно. Сегодня воскресенье, Лора у себя, ну что ж,
перейдем улицу: я проситель, пусть она это поймет, я должен подчеркнуть это, мне следует разговаривать с ней
в ее доме, а не у нас, чтобы она не чувствовала своей зависимости.
Мне не пришлось даже звонить. Целая куча коробок из-под шляп, из-под обуви, всякого тряпья, никому
не нужных реликвий ожидает прихода мусорщика у открытых дверей.
Лора наконец решилась очистить шкафы и комоды, распродать старьевщикам и антикварам весь скарб,
который в течение полувека хранила у себя мадам Омбур. И заставленная комната теперь, когда из нее вынесли
большую часть мебели, выглядит совершенно иначе.
— Осторожно, не забудьте про кошку! — кричит Лора.
Кашу, который незаметно прокрался за мной, бросается на врага, а тот прыгает на комод в стиле
Людовика XV и, изогнув спину, шипит. Лора спешит на выручку. Она в брюках и кофточке: этот костюм теперь
уже кажется ей удобным, но она не отваживается появляться в нем у нас. В этой не стесняющей ее одежде
она… я даже затрудняюсь найти подходящее слово… она, право, соблазнительна. Жизель была моей
ровесницей. Мари тоже. Лора на десять лет моложе меня. Это ее преимущество. Что ж, в общем, это будет не
так уж плохо.
— Я оставлю его детям, — говорит мосье Астен и, схватив собаку, выбрасывает ее на улицу и закрывает
дверь.
Для начала неплохо. Лора, заинтригованная, смотрит на гостя, а тот в свою очередь с волнением смотрит
на нее. Она на десять лет моложе меня, и все-таки ей уже тридцать пять: исчезло то препятствие, каким была
для меня ее молодость; фигура у нее чуть-чуть расплылась, она держится теперь увереннее, появились первые
морщинки, эти морщинки не очень старят, но лишают свежести недолговечную красоту фарфоровых лиц, зато
улыбка становится более открытой и мягкой, как у женщин, возле которых немолодые мужчины вспоминают,
что и они были детьми. Ну что ж, одним доводом больше, ведь тот, кто уже что-то решил для себя, находит
тысячи доводов, которые, нарастая друг на друга, образуют снежный ком. Но этот последний заставляет меня
решиться. Я готов очертя голову броситься в воду.
— Лорочка, я хочу задать вам вопрос, который вы, вероятно, сочтете довольно странным.
Лора широко открывает свои светло-голубые глаза. Ну что ж, смелей! Возьмем краски поярче, чтоб
расписать эту ширму, за которой скрываются мои далеко не горячие чувства.
— Нет больше в живых вашей матери, за которой вы так самоотверженно ухаживали до последней
минуты, а теперь вот и дети разлетаются в разные стороны. Мы оба с вами теперь одиноки.
— К вам это не относится.
— Ну нет, вы сами знаете, что свекру не ужиться с молодой четой. Не стоит искушать судьбу и надоедать
им своей нежной любовью.
Лора показывает пальцем на потолок, откуда больше не свисают веревочки мадам Омбур.
— Вы хотели бы поселиться наверху? — спрашивает она.
— Почему наверху? Нам и внизу будет неплохо.
Она лишь слегка вздрагивает.
— Вы хотите жениться на мне? — спрашивает она. — Вы теперь хотите жениться на мне?
Неужели терпение ее уже истощилось? Как часто тот, кто слишком долго живет одной мечтой, в ту
минуту, когда мечта становится явью, испытывает разочарование. Но непреоборимое смирение берет верх.
— Вы хотите спасти бедную Лору…
Как неумолимо жестока жизнь, которая отдает ее судьбу в мои руки. Постараюсь, по крайней мере,
сделать вид, что это она должна решить мою судьбу.
— Я могу, конечно, попросить комнату в лицее. Ничто не принуждает вас приютить меня, если вам этого
не хочется.
Лора смеется.
— Будем откровенны, Даниэль.
Она оглядывается, ищет, чем бы занять свои руки. Хватает подвернувшийся ей кусок замши и теребит