— Македонские фрукты, — объяснил Пьетро Ночера своему приятелю, поднося ко рту землянику, покрытую кристалликами льда и пропитанную шампанским и эфиром.
Невидимый скрипач выводил тоскливые звуки, точно трубадур в темнице. Бледный, трепещущий свет, огромные ковры, мягкие подушки, полукруглые стены, мужчины в черном и почти молчаливые женщины производили впечатление какой-то языческой церемонии; между скрещенными по-турецки ногами мужчины держали бокалы, наполненные смесью из сладких и кислых фруктов, пропитанных алкоголем.
Огромный букет из красных гвоздик и черных роз издавал дурманящий запах.
Звуки невидимой скрипки походили теперь на шелест росы, падающей на паутину, протянутую пауком от земли к небу.
Тито: А кто этот рогоносец?
Пьетро: Это антикварий. Он и те двое других с лицами неизлечимых сентименталистов — три бывших любовника хозяйки дома. Их называют галереей мумий, потому что вулканическая любовь Калантан сделала их никуда негодными. Говорят, что однажды она сказала по этому поводу следующее: какое мне дело до того, если мужчина побыв в моих руках, не годится для других женщин?
Тито: Глупости. Ты думаешь, что излишество может довести…
Хирург: Еще как! Обратите внимание на черепах. Они живут сто лет, но имеют любовную связь только один раз в год.
Художник: Не завидую черепахам. По-моему, только одна вещь хуже излишества.
Хирург: А именно?
Художник: Воздержание.
Спящий человек, просыпаясь: Я слышал, что вы говорите обо мне; вы сказали, что я рогоносец, никуда негодный человек… Все это слова. Рогоносец потому и смешон, что существует слово, которое определяет это понятие. Если бы было подходящее слово, то и обманутая женщина тоже была бы смешна. Неверная женщина — это потаскушка. Неверный муж не что иное, как неверный мужчина, для которого не придумано еще слово женского рода от потаскушка. Впрочем не все ли мне равно? Я провожу мое время между сном и снами, когда у меня есть морфина — вижу сны; когда ее нет — сплю.
И снова уснул.
Тито: Но почему он постоянно спит?
Хирург. Морфина.
Распахнулись портьеры: двое слуг придерживали их, чтобы дать проход двум танцорам.
— Полинезийский танец, — объявил танцор, взявши за талию свою даму.
Скрипач заиграл какую-то дикую мелодию.
Но никто не смотрел на них. Хирург вынул из кармана золотую коробочку и взял большую понюшку кокаина, а слуга, по знаку Калантан, налил в бокалы эфиру и шампанского.
Красавца-армянка стала на колени перед находившимся на полу бокалом и стала из него пить, как будто это было серебристое озеро.
Пока она пила, Тито приблизил свое лицо к ее черным волосам, от которых исходил возбуждающий запах мускуса.
Танцоры удалились, а слуги появились с белыми чашечками вроде тех, из которых арабы пьют кофе.
— Земляника в хлороформе, — объясняла дама в зеленом парике, которая принадлежала к числу завсегдатаев.
— Кто это? — спросил Тито.
— Гетера чистейшей воды. Можно подумать, что она родилась и выросла при императорском дворе, тогда как еще в прошлом году она была горничной у одного полицейского комиссара; подобные женщины обладают способностью проявлять самые невероятные превращения: еще в прошлом году у них были грязные ноги, а теперь они протягивают тебе выхоленную руку и обижаются, если ты не целуешь ее. В прошлом году они не знали еще читаются ли цифры слева направо или наоборот, а теперь рассуждают об акциях железной дороги от Занзибара до Сенегала и спорят о последней премии Гонкур или о картинах Сезанна.
Рой бабочек, в страхе и в поисках свободы, рассыпался по всему залу: одни бились об зеркала, другие метались между гостями. Они блестели всеми цветами спектра и в отчаянии летали по всем направлениям: некоторые из них садились на потолок, иные на пол или края бокалов. Одна из них долго кружилась над красивыми волосами дамы, затем, задыхаясь от запаха хлороформа и эфира, упала на бокал шампанского и покрыла его своими вытянутыми крылышками.
Остальные разместились по цветам.
— Их прислал мне мой приятель из Бразилии. Это самые красивые бабочки во всем мире. С каждым приходящим из Буэнос-Айреса[11] пароходом я получаю целую клетку этих бабочек. Чтобы развлечь вас, я хотела бы иметь хищных зверей и дать им на растерзание моих слуг, но, увы, из экзотической фауны могу предоставить вам только бабочек.
— Ну, и животное же она, — сказал Тито, обращаясь к Пьетро Ночера. — Если в ее стране все такие, то я не удивляюсь курдам и признаю правильным вырезывание их.