И Тито постничал.
Иные советовали ему побольше есть.
И Тито ел.
Один растакуэр[16], который возвращался в родные пампасы, предписал ему сардельки.
Тито ел сардельки.
Кто советовал ему лежать, кто, наоборот, — стоять; кто давал капли, кто поил вином — ничто не помогало.
Тем временем Мод порхала по палубе и заводила знакомство с пассажирами всех национальностей. Один дипломат из Боливии спросил у нее, не страдает ли Тито от ее постоянных измен, на что она ответила, что мужская ревность все равно, что лакированные ботинки: все зависит от первого раза. Если не лопнут в первый же день, то будут держаться.
Ее видели даже выходящей из каюты первого класса, но так как это касается только Тито, то не станем останавливаться на таких невинных проделках.
Когда они проходили через экватор, Мод танцевала и заслужила много аплодисментов и подношений.
Один тенор испанский, который, как сам говорил, пел во всех больших театрах Европы и Америки, страстно прижимаясь во время бури к Мод, уверял ее, что готов провести на океане всю свою жизнь лишь бы вдыхать в себя аромат ее тела.
Но и растакуэр, увидев, что заботы его о Тито совершенно напрасны, решил заняться Мод, которая в свою очередь нашла, что этот последний «интереснее» тенора, опиравшегося главным образом на чувства.
Так как зал, в котором находился рояль, был расположен подле каюты растакуэра, то он мог любоваться танцами Мод, демонстрированными исключительно для него. В благодарность за это он извлекал из глубокого жилетного кармана объемистый бумажник и дарил ей «на память» нечто весьма осязательное.
Любезность за любезность, благодарность за благодарность: Мод тоже позволяла ему производить осмотр ее туалета.
Тито знал, чувствовал, что Мод посещает с научной целью пароходные каюты, но теперь он испытывал безболезненную ревность. Если кто испытывает физическую боль, — пусть это будет даже морская болезнь, — нравственные страдание перестают угнетать. Я готов предложить новый род терапии.
Угрызение совести лечить вспрыскиванием инфлуэнцы.
Ревность — бациллами малярии.
Любовь — бациллами холеры.
Думаю, что в будущем медицина должна будет идти в этом направлении.
Пароход сделал остановку в Рио-де-Жанейро. Как только Тито почувствовал себя на твердой почве, он хотел ехать до Буэнос-Айреса по железной дороге. Но когда узнал, что Кокаина намерена и дальше следовать морем, решил и дальше жертвовать собой.
Не будем описывать ни разгрузки парохода, ни видов Буэнос-Айреса: кто все это видел и испытал, тот и так хорошо знает, а кто с этим не знаком, тот пусть сейчас же познакомится.
Не будем описывать также и посредственный успех Мод. Красота ее шла на убыль; однако электрические рефлекторы и ассортименты пудры, карандашей и белил делали из нее привлекательное создание.
После пребывания в продолжение нескольких месяцев в Буэнос-Айресе она в сопровождении Тито, Пьерины и собачки отправилась в Монтевидео.
Монтевидео: три месяца.
Розарио: пятнадцать дней.
Белая Губа: предложение руки и сердца лакового фабриканта.
Фрай Бентос: вулканическая любовь директора большой фабрики собачьего экстракта.
Через год после того, как они высадились в Америке, Мод заключила очень выгодный контракт с казино в Лаплате, самым элегантным купальным местом в Южной Америке.
Полмиллиона «семейных воспоминаний» Калантан Тер-Грегорианц были уже на исходе. Здоровье Тито тоже становилось все хуже и хуже. Почти беспрерывное странствование из города в город, из гостиницы в гостиницу и постоянное появление, точно грибы после дождя, новых поклонников и любовников Кокаины постепенно ослабляли его и развивали малокровие.
Он надеялся, что выгодные контракты, заключенные на Америку, и вырученные от ликвидации прошлого Калантан деньги сделают его единственным обладателем Мод, но растакуэр, с которым она познакомилась на пароходе, следовал за ней по всем городам.
Кокаина расточала свои знаки внимания направо и налево: из любви к искусству и из-за безвыходного положения; предчувствуя приближающееся разрушение, она старалась не упустить ни одного случая, ни одного дня. Она знакомилась с мужчинами, которые были даже недостойны ее внимания.
— Они даже не чувствуют к тебе никакой признательности.
— А ты думаешь, — дерзко смеясь, говорила она, — что я всякий раз жду от них признательности или уважения? Благодарность? За что? Я иду на уступку не ради их, а ради своего удовольствия или же ради денег, которые они дают мне. Уважение… признательность… Роскошь! Если ты думаешь меня обуздать этими доводами, то советую тебе поискать кого-либо другого.