— Говори ты, — сказал Дмитрий.
Но Габриэль уже не помнила, что хотела сказать. Воспоминания о Бое разом затмили окружающую ее реальность и все прочие воспоминания. Последний раз, когда она ехала на юг, Этьен Бальсан выбрал другую дорогу. Тогда была ночь, и все было совсем не так, как сейчас. Габриэль вдруг словно оказалась в темном тоннеле, во власти гнетущих мыслей о самых страшных часах своей жизни.
— Что ты хотела сказать?
Голос Дмитрия вернул ее в настоящее.
— Не помню, — пробормотала она, вздрогнув, будто просыпаясь от кошмарного сна.
Некоторое время только шум мотора и ветер за окном нарушали тишину, повисшую между ними. В конце концов, Габриэль повернула голову и нерешительно взглянула в его сторону. Рассердило ли Дмитрия то, что ее мысли витали где-то далеко — не здесь и не с ним? Их связь была пока такой же непрочной, как наспех приколотая к ткани выкройка. Слишком мало времени они провели вместе. Выражение его лица было непроницаемым, взгляд устремлен на дорогу, Ничто не указывало на то, что он испытывал досаду или обиду. Она закрыла глаза, мечтая поскорее оказаться на месте.
— Я тут подумал: ты ведь так и не сказала, зачем тебе Эрнест Бо, — неожиданно произнес Дмитрий. — Когда я договаривался о встрече, то сказал, что приеду с дамой, которую очень интересуют духи «Буке де Катрин». Но ты до сих пор не говорила почему.
— О, мне казалось, я говорила тебе в Венеции, что хочу создать свою туалетную воду.
— Ты тогда не рассказала ничего конкретного.
— Да тут в общем-то нечего рассказывать. Я хочу выпустить сотню флаконов. В качестве рождественского подарка моим лучшим клиенткам.
Дмитрий повернулся к ней.
— То есть ты хочешь сказать, что вся эта затея лишь для того, чтобы порадовать тех дамочек, которым мы попортили кровь тогда, у замка Терн?
— Да, получается, что так, — подумав, ответила Габриэль. — Поэтому-то мне и нужна особая туалетная вода — самая лучшая, какую не делала еще ни одна лаборатория.
— Ну что ж, раз так — буду рад помочь тебе и в этом деле тоже, — ответил Дмитрий с широкой улыбкой.
— В таком случае, будь добр, смотри на дорогу. А то туалетная вода нам уже не понадобится.
Расхохотавшись, он последовал ее совету.
Глава пятая
Раздался треск, и дирижерская палочка в руках Игоря Стравинского сломалась пополам. В остолбенении он посмотрел на обломок в своей руке.
В следующее мгновение он закричал, злобно глядя на музыкантов:
— Вы что, не видите? Здесь размер меняется на шесть четвертей! Будьте любезны играть то, что написано в партитуре!
Размахнувшись, он в бешенстве швырнул обломок палочки в оркестр. К счастью, тот со стуком приземлился на пол, никого не задев. Сергей Дягилев с облегчением вздохнул. Он только что прокрался в аванложу Королевского театра и уселся на стул в ее глубине в тот самый момент, когда у композитора случился приступ ярости. Конечно, после телеграммы из Парижа Дягилев и не ожидал ничего другого, именно поэтому он и решил прийти сегодня на репетицию. Оказывается, дела действительно плохи.
— У него нервный срыв, — прошептала Бронислава Нижинская, сидевшая в ложе. Балерина, с недавних пор пробующая себя и в роли хореографа, произнесла это спокойно, по-видимому, нисколько не сомневаясь в поставленном диагнозе.
— Он ревнует, — тихо сказал Дягилев. Он вдруг мысленно перенесся на несколько лет назад, когда работал с братом Брониславы, гениальным Вацлавом Нижинским. Это сотрудничество закончилось для них глубоко трагичной любовной связью.
Да, Бронислава знала, что говорит. Два года назад во время выступления в Санкт-Морице с Нижинским случился нервный срыв, после чего его отвезли в психиатрическую клинику в Цюрихе. Ему поставили диагноз шизофрения. Дягилев был потрясен до глубины души, потрясен даже больше, чем когда Нижинский ушел от него к женщине, на которой вскоре женился. Вацлав, вдохнувший жизнь в балет Стравинского «Петрушка», почитаемый всем миром как лучший танцор на планете, так и не смог справиться со своим безумием и до сих пор находился в клинике.
Неужели Стравинскому грозит такая же участь? Дягилев судорожно вытащил платок из нагрудного кармана и прижал его ко рту.
Глядя, как Стравинский орет на испанского работника сцены, требуя, чтобы ему сию минуту принесли новую дирижерскую палочку, Бронислава спросила: