А дома сейчас скучный вечер… телевизор поганые новости гонит… По виду местных палестин до техники тут еще не додумались. И страж косноязыкий попался, ничего от него толком не добьешься. Но вопрос Илья таки задал:
— У вас все по-русски говорят? Или есть другие языки? Лингва, мова, лэнгвидж…
— Да понял я. На каком кому нравится, на том и разговаривает. Есть, которые так и не научатся по-людски. Тараторят по-своему.
— А основной язык, государственный?
— У нас в слободе — как мы с тобой говорят. В Игнатовке шпанцев много. Там: донде, сьемпре, амиго, трабахо. В Крюковке же, тьфу — по фене.
— Как? — опешил Илья.
— Язык у них так называется. И понятно вроде, да уж больно срамно.
За разговором, как оказалось — пришли.
— Видишь притвор, где доски черные с клепками? — ткнул стражник в сторону боковой двери. — Не перепутай, в белый не сунься.
Илья взялся за тяжелое медное кольцо. Оно мягко провернулось, и дверь, не скрипнув, подалась. Из темного мрака пахнуло холодком, застоявшейся подвальной сыростью и водорослями.
Проводник слегка подтолкнул в спину. Илья шагнул. Страж протиснулся следом, потянул притвор на себя; тот мягко чмокнув, встал на место.
— Стой тут. Я доложу. Не ходи никуда. Придут за тобой. Только… — стражник замялся. — Не ерепенься, если что. Тута всяко бывает. Стерпи.
И канул в темноту.
Со света помещение показалось черной ямой. Только чуть погодя проступили углы, потолок, основание лестницы. Откуда-то сверху проникал серый свет. Илья потрогал дверь. Ручки или кольца с этой стороны не нашлось. Только короткая скоба. Подергал — не поддается. Так и остался стоять, переминаясь с ноги на ногу, в темноте и в сутолоке мыслей.
Оно потом конечно накроет. Железный Илья потом еще согнется, скрутится в спазме отчаяния. Или здешняя жизнь, /если оно жизнь/ покажется нормальной, приемлемой, милой? Ни хрена! Это все равно, что оторвать кусок плоти, положить его в лоток и смотреть: оживет, не оживет, зашевелится, не зашевелится.
Чтобы переключиться Илья зажмурил глаза. Перед внутренним взором поплыли лица коллег. Завтра на работе хватятся… Поганкин, по паспорту Головин, — зло съехидничает по случаю. Не любит Ильи. И не надо. Но отсюда даже его противная во всех отношения физиономия показалась родной. Проплыла и канула. Так вот будешь потом собирать по крупицам разные мелочи. И то, что вызывало раздражение и неприятие, из твоего далека станет роднее родного.
За что? Прорвался пустой вопрос. У кого спрашивать? У ТОГО? — невидящий взгляд к темному потолку. А Он, скорее всего, непричем. Происшедшее не похоже на мистический акт, скорее на неведомый физический эффект.
Так и положим. На том и успокоимся. Смерть, в конце концов, тоже просто физиологический акт. А за ним, как оказалось, Алмазовка. До нее были Ленинские Горы — это же с ума сойти можно! Дитлаг — понятно каждому. Алмазовка, однако! Это кого же так обозвали? Или, фамилия?
Илья почувствовал, что темное ожидание задавило до истерики. Еще чуть и начнет на стены кидаться, рванет вверх по лестнице. Кто там его дожидается? Дракон-людоед? Пес о семи головах? Да хоть черт с вилами!!!
Спасение процокало подкованными каблуками по лестнице и явилось с факелом в руках в момент крайнего отчаяния. Перед, готовым уже заметаться Ильей, встал молодец, удивив, настроившегося на дохристианскую эстетику человека, галифе и гимнастерочкой. Скрипели ремни портупеи. Одежка, разве, чуть отдавала киношным реквизитом. Будто в подвале собрались снимать фильм из довоенной поры.
Темно и нервно, но легкую истеринку в парне Илья таки углядел и тут же насторожился.
Тот сунул факел к самому его лицу и прокомандовал высоким резким голосом:
— Проявленец! Двигаться за мной на расстоянии пяти ступеней. Ближе — наказание от общественных до очистных. Попытаешься напасть, получишь пулю.
Вестник вытащил из кобуры антикварный парабеллум. Илья отшатнулся. Довольный произведенным эффектом парень развернулся на каблуках и побежал вверх. Не торопясь, главным образом, чтобы не оступиться, Илья пошел следом. Что не спешил — правильно, шагай он быстрее, обязательно налетел бы на вестника. Тот притаился за поворотом лестничного марша. Илья встал, не доходя положенных пят ступеней. Вестник, сильно прищурившись, протянул: