Он подметил мой вызывающий взгляд и улыбнулся. Улыбнулся иронически и снисходительно. Мне стало неудобно, так улыбаться мог не бесцеремонный дикарь, а мыслящий, наблюдательный человек. Моя бравада показалась смешной и глупой. В конце концов я пришел к нему, а не он ко мне. Я слишком мало знал об этих загадочных белокожих индейцах, чтобы обижаться. Они могли иметь весьма веские основания для осторожности и любопытства. Да, чужие обычаи следует уважать, даже если они и не по душе. Флориндо прав.
Рыжебородый подвел нас к костру, конвоиры отошли подальше. Уже совсем стемнело, и в отблесках пламени его рыжая борода отливала золотом. Теперь я рассматривал его исподтишка, но можно бы и в открытую. Он не обращал на меня никакого внимания, занявшись беседой с моим другом. Это была беседа без слов, они разговаривали жестами и, насколько я мог судить, отлично понимали друг друга. Темпераментная жестикуляция, которой подкрепляют выражения в странах Латинской Америки, развилась в своеобразный, самостоятельный язык жестов, настолько ясный и недвусмысленный, что с его помощью можно свободно вести довольно сложную беседу, не произнося ни единого звука. На этом языке и разговаривал Флориндо с рыжебородым индейцем. Беседа закончилась быстро, Флориндо поднялся и направился в нашу клетушку. Через минуту он вернулся и передал рыжебородому небольшой сверток, получив взамен что-то маленькое и темное. Рыжебородый встал, прощально кивнул и, жестом подозвав конвоиров, вместе с ними скрылся. Мы остались одни.
— Что он сказал?
— Можно ходить, но недалеко. Иначе!.. — он красноречиво провел ребром ладони по горлу.
— Что вы дали ему?
— Не все ли равно? — уклонился Флориндо. — Важно, что я получил. Вот, смотрите!
Он развернул лоскуток кожи, и я увидел маленький камешек. Поворот ладони — и в глаза ударил пучок радужных лучей.
— Алмаз! — догадался я.
— Да! Голубой и очень хороший. Я протянул руку.
— Дайте посмотреть.
Он дал неохотно.
— Осторожнее, не уроните. Найти будет нелегко.
Маленький круглый камешек. Местами прозрачный и чуть голубоватый. С одного бока поверхность избороздили трещинки, я указал ему на них.
— Это не порок. Напротив, такие ценятся дороже. Этот малютка стоит кучу денег. Целую кучу! — мне показалось, что в его глазах сверкнула жадность.
— А где наши винтовки?
— После вернут. Перед уходом… — рассеянно бросил он, любуясь камнем.
— Я пойду спать. А вы?
— Позже… — его глаза не отрывались от камня.
Я провалился в сон, как в пропасть…
Разрушенный город особого интереса не представлял и оказался вовсе не городом. За несколько дней я обследовал его весьма основательно и убедился, что ничего общего с древними цивилизациями тут нет и в помине. Это были заурядные развалины португальского форта, построенного, судя по некоторым деталям, в начале XVIII века. Гораздо больше интересовали меня белые индейцы. За все эти дни рыжебородый появился всего раз. Дал Флориндо алмаз и, получив сверточек, собирался уйти, но я загородил ему дорогу и, ткнув себя в грудь, сказал:
— Андриу!
Он недоуменно пожал плечами.
Я повторил и сделал выразительный жест, долженствовавший, по моему мнению, означать: «А тебя как зовут?» Он взглянул в упор, усмехнулся и коротко бросил:
— Пау!
Итак, его зовут Пау. Начало положено, продолжим дальше. Я указал пальцем вверх и сказал по-португальски:
— Небо! — Он молчал. — Небо, небо… — Он досадливо покачал головой и отмахнулся. Но я не сдавался. Похлопал ладонью по древесному стволу и сказал: — Дерево! Де-ре-во…
Пау нахмурился и, молча отстранив меня, пошел своей дорогой.
Я повернулся и встретил насмешливый взор Флориндо. Оказывается, он все видел.
— Пустое дело, — сказал он. — Я уже пробовал. Они не хотят или им нельзя. Кто знает?
На следующее утро я проснулся до рассвета. Солнце еще не встало, только покраснело небо. Были те короткие минуты, когда ненадолго смолкают птицы, животные и насекомые, словно из уважения к чуду нарождающегося дня. Но стоит взойти солнцу, и воздух вновь наполняется их пением, криком и гудением. Я проснулся от слабого музыкального звука, совсем непохожего на ставшие уже привычными пронзительные вопли обитателей тропического леса. Прислушался, вскочил и застыл на месте как завороженный: пел хор. Не веря ушам, я пулей вылетел из каморки. Никаких сомнений: стройный хор человеческих голосов пел гимн. Именно гимн, а не что иное. Он звучал торжественно и проникновенно. Тональность и громкость, повышаясь, достигли апогея в тот момент, когда первые солнечные лучи зажгли алым высокие облака. Еще немного — и величавые звуки, стихая, умолкли.