«Э-ге-геей! — закричал я, удивляясь тому, как далеко разносится мой голос над усеянной льдинами поверхностью воды. — Иди скорей сюда… Верни мне мое кольцо…!»
Окруженная нимбом мерцающих лучиков, с таинственной улыбкой, Соня стала приближаться… На середине реки вдруг зависла… «Я только хочу забрать назад свое кольцо, — вновь прокричал я, — только и всего…»
«Вы это имеете в виду?»
«Да, это, Соня… Именно это!»
«Соня?» — насмешливо пропела она и уже в следующую секунду сорвала с головы белокурый парик, разом превратившись в Эву, глядящую на меня со зловещей кладбищенской ухмылкой…
«Идиот, ты что не видишь…? Это же я… Твоя покойная супруга… Эва… Та, которую ты убил в больнице, сразу после того, как мы занялись любовью…»
«Это неправда, — прокричал я… Она сама эти таблетки… Да, я знал, что она собиралась на меня заявить… По поводу моих так называемых пакостей по отношению к Мире… Но это все не то… Я не имею к этому никакого отношения…» Перед глазами у меня вдруг возник медицинский персонал, мечущийся по больнице в своих белых халатах. «Менеер Либман, тридцать штук… Она проглотила все разом… Как у вашей жены оказались эти таблетки…? Для нас это загадка…»
«Для меня тоже, — повторял я, — для меня тоже»… «Но кто принес мне эти таблетки? Ладно уж, Эдвард, признавайся… Да, ты — убийца…» Эва дразнила меня кольцом, держа его высоко в воздухе, как хозяйка пускающую слюни собаку, кусочком печенья… И потом начала отвратительно смеяться… Буквально хохотала до слез…
И наконец вполголоса проговорила:
— Ну, прыгай…
— Почему? — спросил я, зашвыривая опустевшую бутылку из-под водки в прорубь, пялящуюся на меня злым оком.
— Во имя нашей любви, конечно же, идиот, — сказала Эва, подлетая поближе и зависая над рекой в нескольких метрах от меня.
Вокруг льдин яростно плескались волны.
«Но это было восхитительно, правда… Я прощаю тебя, слышишь? Я прощаю тебя… За все… Преступника может простить только жертва, ты ведь знаешь…? И я в свое время… Ну ладно… Давай же, прыгай… И сразу все будет позади… Чего же ты ждешь…?»
И я прыгнул. В ушах у меня засвистело. «Янтье, — успел подумать я. — Ты делаешь это во имя любви или от сознания вины? Во имя любви! — захотел крикнуть я, но не смог… Режущая боль пронзила нижнюю половину моего тела… Я почувствовал обжигающий огонь… И затем блаженное бесчувствие… И потом холод, ледяной холод… И еще я подумал… Там, наверху, в освещенных залах… С закусками и шампанским… Там сейчас мои соотечественники… Есть ли им хоть какое-нибудь дело до меня, Йоханнеса Либмана…? До того, как я недавно рухнул на землю…? Как мешок, набитый мокрыми тряпками…? И до того, как мне сейчас холодно…?»
Я услышал у себя в голове клокочущий звук; железная клемма сковала мне рот. И на этом все кончилось.
Эпилог
Знал ли я о том, что, когда человек мертв, он совсем не обязательно покойник? Для миллионов людей это послужило бы огромным облегчением, но для меня едва ли. В каком-то смысле я по-прежнему был Йоханнес Либман, рожденный 21 июня 1945 года в провинциальном городке Голландии Хаарлем, сын Йоханнеса Либманна, с двумя «н», который… Ну да ладно.
Стояла великолепная солнечная погода; внутренняя поверхность деревянной ложки отливала синевой. Кончиками пальцев я осторожно ощупывал очертания своего лица: нос, подбородок, мочки ушей. Все горело. С медицинской точки зрения это подтверждало нормальную работу пищеварения и сердца. А воздух в легких у меня еще остался? Еще бы!
Я стоял на залитой солнцем площадке, покрытой сверкающим ковром сухого снега — гениально, подобные картины рождает одна лишь русская природа. В брючном кармане я почувствовал что-то колющее. Мои солнечные очки, у которых обе дужки были отломаны у основания. Я опустил очки в мусорное ведро, и оно у меня на глазах неожиданно воспарило. Что это за шутки? Я поднял вверх голову.
В нескольких сотнях метрах от меня в клубящихся парах морозного воздуха спокойно вращалось гигантское колесо обозрения. Его кабинки формой напоминали глубоководные ракушки, ярус за ярусом был пуст. Из установленных на аттракционе громкоговорителей неслись тихие и торжественные звуки вальса «На прекрасном голубом Дунае» — эту мелодию, в полном соответствии с волей моего отца, играли во время кремации для нас с мамой в зале прощания, в котором кроме нас никого не было. От яркого солнечного света праздничные гирлянды лампочек, увивавшие кабинки, казались горящими.