Иван выглянул в оконце и, прищурившись, посмотрел на солнце. Кажется, неплохой будет денек – успеют с севом. Правда, здесь и торопиться не нужно, ну да оброчники не дураки, по мокрому-то пахать не будут, иначе не овес да гречиха – одни сорняки в полях заклубятся.
У ворот, дожидаясь хозяина, уже стоял пахарь Евдоким, а рядом с ним и Пронька – в новой сермяге, лаптях и чистых онучах, весь такой аккуратненький, ладный. Светлые волосы парня трепал ветерок, лицо было сосредоточенно-важным – еще бы, ведь именно ему было поручена вся подготовка к отъезду.
– Так, лошади оседланы, телеги смазаны, шатер взят, – сам себе, но и так, чтобы было слышно Евдокиму, шептал отрок. – Продуктов тоже хватит, да и там, всяко, запромыслят какую-нибудь дичину.
– Зачем телеги-то? – хмурясь – он всегда хмурился, спросил Евдоким. – Там сейчас и на лошади не проедешь, зимой если только.
– А добычу назад ты на своему горбу потащишь? – Пронька насмешливо скривил губы. – На телегах да на лошадях мы до самого загуменья доедем, а это верст пять, не что-нибудь. Чего зря пехом-то? Там, у реки, оставим и телеги, и лошадей, и пару парней – для пригляду, а уж сами дальше…
– А дальше сыщем дорогу-то? – засомневался пахарь. – Чай, овраги, урочища, чащи… Не заплутать бы!
– Не заплутаем. Там нас Митрофан-охотник должон дожидаться, он и проводит.
– А ну, если Митрофан, тогда – да, – Евдоким наконец успокоился. – Не заплутаем и, даст бог, отроков сыщем.
Он размашисто перекрестился, а вслед за ним – и Пронька. Какое-то время оба молчали, потом Пронька открыл было рот – похвастать, как ловко он сегодня запряг лошадей – да не успел, с крыльца уже спускались хозяин с гостем, и тот и другой – в коротких кафтанцах, в высоких сапогах, с несколько помятыми после вчерашнего пира лицами. И то сказать – улеглись лишь далеко за полночь, а сейчас-то было только лишь раннее утро. Небо синело, весело пели жаворонки, яркое солнце слепило глаза, и порывы теплого ветра шевелили мокрую, быстро высыхающую, траву.
– Едем! – Иван уселся в седло, за ним – не дожидаясь метнувшегося помочь Проньку – и Хвостин. Поехали неспешно – к чему? Пять верст не так уж и много, основной-то путь дальше. Впереди – Иван с гостем, за ними – две телеги с припасами да оружьем. В телегах, кроме мальчишек-возниц, сидели и Евдоким с Пронькой. Раничеву не очень-то хотелось отвлекать от страды мужиков – хоть сегодня и воскресенье, да кто знает, насколько затянутся поиски? Вот и взял одного – Евдокима, да отроков – хоть и от тех в страду польза, да все ж не одним же ехать? С Митрофаном же, охотником, особая стать – бобыль, прибившийся к вотчине Ивана, к земледельческом труду почему-то питал отвращение и оброк платил дичью – охотником был знатным, окрестные места – да и не только окрестные – знал, как свою избу, и Раничев даже подозревал, что не так уж и давно шастал Митрофан по лесам с какой-нибудь шайкой. Правда, что говорить, никаких поводов для беспокойства охотник пока не давал, да и в случае нужды охоты устраивал знатные.
Проехали уже Чернохватово, Гумново, выехали на пологий холм, где Раничев вскорости собирался устроить выселки – больно уж место хорошее, рядом и поле, и луг, и выгоны – дальше дороги не было, вернее, она круто сворачивала и шла вдоль реки, а охотникам-то нужно было за реку.
Оставив телеги и лошадей, Иван с Хвостиным, прихватив рогатины и саадаки с луками, спустились к реке, за ними – с объемистыми котомками за плечами – и Евдоким с Пронькой. У берега в долбленом челноке их уже дожидался Митрофан – небольшого росточка, ловкий, жилистый, светлоглазый. Светло-русая бородка его задорно курчавилась, чуть прищуренные глаза смотрели внимательно, цепко.
– Здравы будьте, бояре, – завидев спускающихся, кивнул охотник.
– И тебе бог в помощь. Выдержит челнок-то? – Раничев с сомнением оглядел утлое суденышко.
– Выдержит, – улыбнулся Митрофан. – Хороший челнок, и не стольких еще выдерживал.
Уселись. Сначала охотник перевез Ивана с Хвостиным, затем вернулся за Евдокимом и Пронькой.
– Знатный у тебя охотничек, – выбравшись на берег, обернулся гость. – Кажется, я его видал когда-то… Знай, не всегда он по лесам шастал… вернее, шастал, но не за дичью – за зипунами.
– Может быть, – кивнул Раничев. – Только мне-то что до того? Мужик он полезный.
– Scientia potentia est, – заметил Хвостин. – Знание – сила.
Спрятав челнок в кустах, они долго шли лесом по узким звериным тропам. Вокруг расстилалась необъятная, почти непроходимая чащоба, тянувшаяся в мордовские земли, к Темникову и Кадому. Частенько приходилось пробираться буреломами, урочищами, обходить болота. Ивану вспомнилось вдруг, как вот именно в этих местах несколько лет назад он преследовал лжемонахов. Правда, тогда была зима, а вот сейчас… В некоторых местах, уж точно, не пройти ни конному, ни пешему.
Раничев нагнулся, пропуская над головой колючую сосновую ветку. Под ногами захлюпало – впереди оказалось болото, похожее на веселую, поросшую свежей зеленой травкой, лужайку, на которую так и тянуло прилечь. Ага, сунься-ка! Сделав короткий передых, вырубили слеги и дальше пошли след в след за Митрофаном. Не торопились, чувствуя под ногами полусгнившую гать, по обе стороны от которой хлюпала, колыхалась, трясина. Шаг влево, шаг вправо, и…
Оп!
Ухнул-таки в трясину шагавший позади всех Пронька. Закричал, задергался, замахал руками.
– Стоять! – обернулся охотник. – Гать узкая, не обойти! Евдоким, уж ты там помоги парню…
Евдоким без слов развернулся, протягивая служке слегу. А тот уже хрипел, захлебывался…
– На брюхо, на брюхо ложись! – закричал Раничев. – И тину подгребай, подребай под себя…
Куда уж там – «подгребай»! Ополоумевший от ужаса отрок едва успел схватить протянутую Евдокимом слегу. Зато уж ухватил, так ухватил – не вырвешь! Пахарь осторожно потянул… и сам, не удержавшись на ногах, повалился в тину, бросившийся на помощь Иван едва успел подхватить его.
– Осторожно, Евдоким! Чай, не на пашне. Парня, парня тяни!
– Тяну, господине!
Он все же умудрился не выпустить из рук слегу, иначе попавшего в трясину отрока вряд ли что могло бы спасти. А так ничего, вытащили… Правда, уже без онуч и лаптей, босого.
– Лапти твои, Прохор, видно, водяной утащил, – уж, как вышли на сухое место, смеялся Иван. – Вместе с онучами.
Делать нечего – пришлось устроить привал, чему Иван с Хвостиным были только рады – уселись под елкой, Раничев достал баклажку, выпили. Жить сразу стало веселей.
– Вот и мы так, бывало в походе, с мужиками, – привалившись к теплому стволу, предался воспоминаниям Раничев. – Попадем в дождь, все равно плывем, а уж к вечеру байдарки на берег вытащим, разобьем палатки – и водочки. Так душевно идет! А, Дмитрий Федорович? Ты там что, спишь, что ли?
Хвостин и в самом деле задремал. Не мешая ему, Иван поднялся на ноги, посмотрел, как Митрофан с Евдокием споро разжигают костер, и, отойдя к журчащему рядом ручью, наклонился, сполоснув холодной водицей лицо, после чего обернулся к Проньке – поиздеваться от нечего делать.
Отрок уже успел выстирать грязную одежонку в ручье и теперь аккуратно развешивал ее на деревьях – сушиться.
– И что ж тебя так в трясину шатнуло, отроче? – усмехнулся Иван. – Поди, всю ноченьку хозяйскую бражку жрал, из погреба, а? – он нарочно насупил брови.
Пронька, едва не плача, бросился в ноги:
– Не пил я бражки и в погреб не лазал, Христом богом клянусь, боярин-батюшка!
– Ладно, ладно, хватит валяться, – Раничев махнул рукой. – Подымайся, сказал! В следующий раз под ноги гляди внимательней.
– Да я и глядел… Только вот, на кочке ножик нашел… Интересный такой, маленький… Рукоять вся разноцветная, словно бы из цветного стекла, а на клинке надпись латиницей.
– И что за надпись? – заинтересовался Иван.
– In vino veritas.
– Надо же! – Раничев против воли расхохотался. – Ну, истина далеко не всегда в вине, хотя, конечно, кое-кто, небось, так и думает. Где ножик-то?