— Айфинга!
Я подошла к двери и сделала знак вождю, сидевшему между двумя кострами, которые люди развели как защиту от того, что могло наползти из темноты. Айфинг пошел без охоты, но и без промедления. Висма и Аторфи приподняли Утту повыше на подпорке, так что она почти сидела. Утта сделала правой рукой жест, подзывая меня. Висма посторонилась, давая мне дорогу. Я встала на колени и взяла холодную руку Утты. И ее пальцы крепко, до боли, сцепились с моими, но ее мозг больше не касался моего. Она держала меня, но смотрела на Айфинга. Он опустился на колени на почтительном расстоянии от Утты. Она заговорила вслух, и голос ее был крепким, каким был, вероятно, в дни ее молодости.
— Айфинг, сын Трина, сын Кейна, сын Джепа, сын Эверета, сын Столла, сын Кжола, чей отец Опоон был моим первым супругом, настало время, когда я шагну за финальный занавес и уйду от вас.
Он тихо вскрикнул, но она подняла руку, держа меня другой рукой, а затем протянула к нему обе руки, подтягивая мою. Он тоже протянул к ней обе руки, и я увидела в его лице не личную печаль, а страх, какой испытывает ребенок, оставленный взрослым, защищавшим его от ужасов тьмы и неизвестности. Утта вложила мою руку в его ладони, и он сжал ее так резко, что я вскрикнула, поскольку не ожидала такой демонстрации силы.
— Я сделала все для вас, что могла, — сказала она. Этот гортанный язык, которому я выучилась, был так же груб для моих ушей, как и жестокий захват моей руки Айфингом. — Я воспитала другую, чтобы она служила вам, как служила я.
Она сделала усилие, чтобы выпрямиться, и слабо покачнулась.
— Готово!
Последнее слово она выкрикнула с торжеством, как военный клич, брошенный в лицо смерти. Затем она упала назад, и последняя ниточка, связывавшая ее с нами, оборвалась навсегда.
Глава 5
Похороны Утты были делом великой церемонии для Вупсалов. Я никогда такого не видела и была ошеломлена их приготовлениями. Такой ритуал не вязался с бродячим варварским кланом, он больше напоминал веками установленный образец похорон в очень древней цивилизации. Возможно, это был последний осколок древнего акта, принесенный ими из прошлого, теперь уже столь далекого, что они его уже не помнили. Аторфи и Висма одели ее во все самое лучшее, что нашлось в ее дорожных сундуках, а затем несколько раз обернули полосами смоченной кожи, которые стянули и упаковали ее усохшую плоть и тонкие кости на вечные времена. Тем временем мужчины племени ушли на юг почти на день пути и там вырыли яму такой же ширины, как палатка, в которой Утта провела свои последние дни, перевезли палатку и сани, нагруженные камнями, и установили в яме. Я искала возможность убежать во время всего этого, но магия Утты удерживала меня, и у меня недоставало сил, чтобы разбить руны, на которые я по незнанию наступила, когда шла по ее палатке. Когда я попыталась одна выйти за пределы лагеря, я почувствовала, как какая-то неодолимая сила, с которой я не могла бороться, заставила меня вернуться. При всей моей воле и стремлении к бегству оно было невозможным. В течение четырехдневных приготовлений я оставалась одна в своей новой палатке, поставленной чуть в стороне. Видимо, племя рассчитывало получить от меня какую-нибудь магию, благоприятствующую их делу, потому что от меня не требовали помощи в работе для Утты, и я была благодарна им за это. На второй день женщины принесли два дорожных сундука и оставили их в моей палатке. Я открыла их. В одном были узлы и мешочки с травами, большую часть которых я узнала. Они употреблялись для лечения или вызывали сонные галлюцинации. В другом был хрустальный шар Утты, ее жаровня, жезл из полированной кости и два свитка, вложенные в металлические трубочки, изъеденные временем. Я жадно схватила трубки, но не сразу смогла открыть их. На них были выгравированы символы, некоторые из которых я знала, хотя они слегка отличались от тех, которые я видела раньше. На концах трубки был глубоко вырезан один знак. Гравировка, казалось, была меньше затронута временем, чем сами трубки. Здесь была тонкая вязь буквенной руны — только я не могла ее прочесть — обвивавшаяся вокруг маленького, но меткого рисунка меча, перекрещенного жезлом власти. Я еще ни разу не видела эти два символа в такой комбинации, потому что у Мудрых Женщин жезл был знаком волшебницы, а меч — знаком воина, и такой контакт знаков женского и мужского считался бы неприемлемым и неприличным.
При более внимательном изучении я, наконец, нашла чуть заметную щелку и с большим трудом раздвинула тугие захваты. К своему великому удивлению, я увидела, что хоть свитки и целы, я не могу их прочесть. Эти руны, видимо, были личной записью какого-нибудь мага, который сам придумал код, чтобы лучше сберечь свои секреты. В начале и конце каждого свитка перекрещенный мечи и жезлы были отчетливо выделены цветом: меч — красный, жезл — зеленый, тронутый золотом. Это убедило меня, что свитки не от Теней, потому что зеленый и золотой — от света, а не от мрака. Рисунок удивил меня, потому что здесь, в противоположность изображению на трубке, меч лежал поверх жезла, как намек, что главным для рисовавшего было действие, а Власть не вела и, следовательно, была позади. Под символом были написаны широким пером буквы, которые были понятны — по крайней мере, они складывались в читаемое имя, только я не знала, чье — народа, места или человека. Я несколько раз повторила его вслух — может, его звучание пробудит что-нибудь в моей памяти:
— Хиларион.
Нет, это ничего не означало, и я ни разу не слышала этого слова от Утты. Но ведь она очень мало говорила о своем прошлом, она была сосредоточена на том, чему учила меня. Расстроенная, я снова свернула свитки и уложила в трубки. Не вставая с места, я прижала руки к кристаллу в слабой надежде, что почувствую под ладонями тепло, жар, и зеркало покажет мне то, что я хочу знать. Но этого не произошло, и я убрала шар в сундук вместе с жезлом, который лучше было не трогать, потому что такой жезл Власти отвечает только той, что приспособила его для службы.
На пятый день в мою палатку пришли две женщины. Они смело вошли, не ожидая моего разрешения. Они несли тяжелый кувшин с горячей водой и купальный таз. За ними вошла третья женщина с перекинутой через руку одеждой. Она же несла поднос с несколькими горшочками и коробочками. Первые женщины были простыми членами клана, а третья, принесшая поднос с косметикой — молодая жена Айфинга, Айлия. Она была очень молода, совсем еще девочка, но держалась надменно, выставляя вперед маленькие груди, покрытые толстым слоем краски. Рисунок на них изображал ярко-красные цветы, а соски в центре цветка блестели, как будто в краску были добавлены крошечные чешуйки драгоценного камня. Это была кричащая вывеска, еще более варварская, чем у других. Ее взгляд был резким, еще более недружелюбным, чем я встречала до сих пор, с того времени, как Утта взяла меня в ученицы и компаньонки. Губы Айлии вытянулись вперед, когда она поглядела на меня долгим, оценивающим и явно враждебным взглядом.
— Пора.
Она первая прервала молчание, и я подумала, что ей очень не хочется делать то, что она должна сделать, хотя я не спрашивала, что именно.
— Мы несем старую в назначенный ей дом. Мы оказываем ей почтение…
Поскольку я не знала их обычаев, я сочла за благо идти, куда ведут. Я позволила им вымыть меня горячей водой с пригоршней мха, который растягивался от влаги и использовался вместо губки. От него исходил странный запах, слабый и не противный. В первый раз я не получила кожаных меховых брюк, какие носили все. Мне дали одежду, которую принесла Айлия — длинную и широкую юбку из очень старой, как мне показалось, ткани, сохранившейся благодаря металлическим нитям, в вытканном узоре кружевных листьев. Нити поблекли, так что узор был очень слабо заметен, да и то при внимательном рассмотрении. Юбка была темно-синего цвета, по низу шла кайма шириной в ладонь из таких же металлических нитей. Она оттягивала юбку, доходившую до лодыжек. По приказу Айлии женщины разрисовали мне груди, но не цветами, а лучами блестящего пигмента. Они не добавили к моему наряду ни одного ожерелья, какие носили сами, а покрыли меня с головой вуалью, сплетенной из потускневшей металлической нити. Когда я была одета, Айлия махнула рукой к выходу и заняла место позади меня. Все племя шло процессией за санями. Сани несли на плечах, а четырех собак, которые служили Утте, члены племени вели на поводках. В санях лежало тело пророчицы, покрытое отборными мехами. Непосредственно за людьми, несшими сани, было свободное пространство, и Айфинг жестом приказал мне идти туда. Я повиновалась. Висма и Аторфи встали рядом со мной справа и слева. Обе были одеты в новое и раскрашены, но когда я поглядела на них, собираясь сказать что-то — не слова утешения, потому что кто сможет утешить их в этой потере, а просто что-нибудь дружеское — они не ответили на мой взгляд, поскольку не спускали глаз с саней. Каждая прижимала обеими руками к груди каменную чашу, каких я еще не видела. В чашах плескалась и пузырилась темная жидкость, как бы подогреваемая адским пламенем. За нами следовали Айфинг и самые главные охотники и воины, затем женщины и дети, так что мы шли к могиле всем племенем, вытянутым в цепочку. Здесь, вдали от горячих источников, было холодно, и под ногами лежал снег. Я дрожала в своей древней мантии, а те, что шли рядом со мной, полуголые, как в своей палатке, не выказывали никаких признаков неудобства.