Авторы понимали (или думали, что понимают) растущую интенсивность нападок на веру. На современном языке, они требовали соблюдения жесточайших мер безопасности и призывали не допускать самоуспокоенности. Да, они боялись, но их страх не был личным озлобленным страхом, он принимал форму общественнозначимую. Так святой Павел боялся за своих новообращенных или Джон Уэсли — за своих учеников[80]. В основе их страха лежало убеждение, что человеческие души могут быть прокляты, а учение католической церкви направлено на искупление человеческой души и дарует небесное блаженство. По их мнению, против этого учения выступают немалые силы, и первейшей фигурой, обладающей злой могущественной волей, они назвали дьявола.
Атака дьявола на церковь созвучна его природе. «Молот ведьм» определяет эту природу и демонстрирует греховность дьявола. Именно эти представления наиболее интересны для рассмотрения проблемы колдовства. Дело не в желании дьявола сравняться с Богом, дело в том, как он хочет этого достичь. Он желает, чтобы любое благословение на Земле исходило только от него. Поскольку он некогда был первым на небесах, все прочие существа в подлунном мире должны получать любые блага только от знатнейшего по своей природе. Именно этого дьявол просил у Бога, и если бы ему была дарована такая милость, никакого бунта бы не случилось. Это, и только это стало его ошибкой и его главным грехом; для всех, кто зависит от него, он хотел быть единственным источником добра. Наверное, это не самое редкое желание для человека.
Казалось бы, именно так и происходит с волшебниками и ведьмами. Но есть разница между обычными и даже не совсем обычными искушениями людей и этим конкретным соблазном. «Его основной мотив, — наставляет „Молот ведьм“, — состоит в том, чтобы нанести величайшее оскорбление Божественному величию, узурпировав для себя создание, преданное Богу, и, таким образом, надежно обеспечить будущее проклятие своему ученику. Вот что есть его главная цель». В результате дьяволу приписывают силу, от которой, словно от Творца, зависит сила его подчиненных. Фраза, которая, как говорили, создала адскую пародию на молитву «Отче наш», звучит так: «Отец наш, который ходил на небесах». Первые два слова подразумевают верховенство дьявола и становятся основой всех договоров с ним. Колдовство, согласно «Молоту ведьм», основано на договоре, молчаливом или высказанном. Но даже если договор заключен молча, он ставит своей целью осквернить Бога и причинить вред Его созданиям. Он есть зло, не только в частности, но и в целом, и не только по отношению к людям, но и по отношению к Богу.
Молитва, в исковерканном виде ставшая заговором, ставит целью создание новых отношений, отличных от органических отношений, существующих в божественных принципах вселенной. Вопреки этим принципам дьявол желает быть подателем всего и вся; ведьма обязана относиться к дьяволу как к отцу и подателю всех благ. В «Молоте» говорится, что для успешного колдовства должны совпасть три вещи: дьявол, ведьма и божественная воля. Здесь мы наблюдаем три духовные воли — первые две в действии, третья приостанавливает свое активное вмешательство. В данном случае божественное волеизъявление становится как бы более интимным, чем при любом другом греховном деянии, поскольку здесь человек грешит против самого себя. Колдовская сила начнет действовать при соблюдении четырех условий: (1) отречение от Веры; (2) преданность дьяволу; (3) принесение ему в жертву некрещеных детей; (4) потворство страстному вожделению инкуба или суккуба. Не все из этого непременно должно присутствовать на момент испытания, но соблюдения этих условий необходимо и достаточно для проклятия.
Здесь есть один интересный вопрос, который прямо не обсуждается в «Молоте», а именно — отношение дьявола к материи. Были и будут всевозможные дискуссии на тему, как далеко может зайти духовная сущность (не Бог) по пути воздействия на материю. Но речь ведь не только об этом. В любых проявлениях дьявольской сущности невозможно не ощутить сильнейшего стремления темных сил вобрать в себя всю материю вселенной. Старая легенда о рождении Мерлина при участии злых сил дает еще один пример. Некоторые авторы говорят о желании Бога объединить Себя с материей; великие христианские врачеватели считали, что Воплощение произошло бы даже в том случае, если бы человек не был падшим. Дух жаждет воплотиться в материи, как материя устремлена к духу. Падшие ангелы — это чистый дух. Но этого для них мало. Светлые ангелы имеют праведные желания и могут влиять на тела людей через их воображение или даже с помощью видений. Но в пресуществленное тело они войти не могут, не могут стать ни его частью, ни его качеством. «Ангельская и человеческая сущности совершенно отличаются друг от друга». И ангельские силы не станут нарушать эти святые пределы; они подчиняют свои желания своей природе. С демонами дело обстоит иначе. Как в старом предании о Стражах Израиля, так и в новых преданиях христианского мира, стремление к материи ведет от первозданного хаоса к упорядочению; демоны стремятся обрести воплощение в телах людей. И чем больше в них страсти, тем сильнее их желание воплощения. «Молот» утверждает, что одним из самых надежных способов защиты от колдовства является Имя Иисуса, за которым следует великое утверждение Иоанна: «Et Verbum Caro factum est» («И Слово стало Плотию»). Герхард ван дер Леу рассказывает о том, как трое шли по дороге и двоих из них внезапно ударило молнией, затем в воздухе прозвучали голоса: «Убьём и его», на что другой голос отвечал: «Не можем, потому что он сегодня слышал «Слово плоть бысть»; тогда он понял, что спасся, потому что утром он участвовал в евхаристии, а в конце её звучит Евангелие от Иоанна «В начале было слово»[81]. Исходя из этого основным моментом испытания ведьмы на суде предлагалось сделать слова из Библии: «В начале было Слово». Затем Библию следовало подвесить к пальцу подозреваемой; если она действительно ведьма, ей не выдержать бремени, и она рухнет на пол. Мы бы не назвали испытание эффективным, но этот фрагмент представляется довольно важным.
80
Джон Уэсли (1703–1791) — английский протестантский проповедник, основатель методизма. Требовал изменения жизни, а не богословского учения.