Рассказав историю о бедном отроке, Кузьма снял шапку и рухнул на колени, вслед за ним последовали и остальные мужики.
— Помилуй, батюшка! Не дай сгинуть чаду!
Я заметил, что возле носилок, которые крестьяне чуть ли не бегом волочили по лесу целых семь километров, притаилась старуха. Видать, та самая знахарка Авдотья, что зимой Гавриле посоветовала с Алешкой ко мне обратиться.
— В дом его несите! — только и сказал я, снимая фартук. — И Авдотье скажите, что и ее помощь мне понадобится!
Два раза мужикам повторять не пришлось. Они тут же метнулись к носилкам, а я только сбил жерди возле ограды, чтобы им удобней было пронести пациента. Вот так все и получается. Ты про себя думаешь, что всегда сможешь заработать на хлеб крепким ремеслом, любимым делом, а выходит, что от тебя ждут не только доброй ковки, а еще и знахарства! Вот никогда бы о себе не подумал, что скудные знания, которые когда-то по неволе почерпнул от бабки моей, травницы, от мамы, врача, да из курса выживания в училище, станут такими важными. Это я панически боялся заболеть, подцепить какую-нибудь заразу, вот и старался для себя, делал лекарства. На местное население я никак не рассчитывал.
Бабка Авдотья без всякого стеснения прошла в дом и тут же осмотрела каждый угол. Сипло вдыхая, унюхала, старая, под крышей вязанки первоцветов, нашла на столе ступки и реторту, хитро прищурившись, осмотрела все сушильни для трав и грибов с видом знатока.
Матфея положили на стол, отлепили от окровавленной груди и шеи овечий тулуп, скинули на пол пропитавшийся кровью комок мха.
— Кузьма! Согрей воды в котелке, а ты, Авдотья Батьковна, бери нож у печи и режь на длинные полосы вон ту льняную ткань. И, мужики, засыпьте в кузне горн песком — как бы искр на сквозняке не пустил.
Раны у Матфея были тяжелые. Уверен, что не каждый деревенский фельдшер и в двадцать первом веке с такими справится. Мало того, что медведь лапами разодрал грудь парню, он еще ему руку сломал, а уж синяки и ссадины даже считать не приходилось. Благо перелом был закрытый и лишь с легкой, незначительной отечностью. Одного из деревенских я снарядил в лес, пока светло, нарезать ивовых прутьев.
Раны, хоть и страшные на вид, на поверку оказались не такими глубокими. Крови, конечно, парнишка потерял изрядно, весь побелел, покрылся липкой испариной. Чтобы шить такие раны, потребуется наркоз, а у меня кроме настойки мухомора ничего обезболивающего нет. Правда, можно и поленом по черепу, но на это не всякий решится, и знать надо, куда бить. Или спиртным накачать, что тоже не гарантирует результата, да и спирта на такого бугая, несмотря на то, что отрок, много надо. Несколько капель настойки грибов я добавил в воду и споил несчастному Матфею. Обработал руки в теплой воде, помыл крепкой березовой настойкой, сам глотнул от души и тут же заправил серебряную иголку шелковой ниткой. Небольшой лоскут шелка достался мне от Петра в наследство с прочими пожитками да награбленным. Тщательно промывая раны, я прямо по живому шил несчастного парня. Не торопился, накладывал швы плотно, аккуратно. Большую часть мужиков выгнал в лес, велел натаскать как можно больше лапника и хвои. Авдотья делала все, что я требовал, не говоря ни слова. Всю долгую операцию стояла рядом, держа масляную лампу, меняла воду, одним словом — ассистировала. Подавая мне тот или иной флакон с настоем или раствором, бабка придирчиво нюхала содержимое, отмечая для себя какие-то знакомые запахи, но всякий раз морщилась и чихала, что-то невнятно бормоча. Несчастный парнишка через два часа непрерывных манипуляций с ранами стал стонать и вертеться. Я уже почти закончил, поэтому давать очередную дозу обезболивающего не стал. Сердце у него крепкое, а вот голова может и не выдержать. А ну как с катушек слетит, и что с ним потом делать буду? Гипса у меня не было, пришлось обойтись только ивовыми прутьями, для того чтобы наложить шину, да сырой глиной. Рука была сломана чуть выше запястья, не знаю уж, обе кости или только одна, но на всякий случай зафиксировал так, чтобы мой подопечный не смог вертеть рукой. Молодой крепкий организм должен справиться с такими ранами.
— Ступайте домой, мужики, — сказал я притихшим на крыльце, уставшим и замотанным сельчанам. — Идите с миром, присмотрю я за вашим парнишкой. И ты, Авдотья, ступай, у тебя, небось, и в деревне дел полно.
— Вот еще! — возмутилась старуха, шамкая беззубым ртом. — Я Матфеюшку одного нипочем не оставлю. С меня отец его с живой шкуру спустит, кнутом задерет, если я брошу соколика.