Из-за холмов надвигался мягкий свет, широким чистым ковром лежал снег и плыли из лесу тысячи новых удивительных запахов, от которых кружилась голова и гулко стучало сердце. И еще была гордая уверенность в безопасности — ведь ему теперь действительно ничто не угрожало, потому что людей он знал.
Когда село осталось далеко позади, он лег под деревом отдохнуть. И тут странное ощущение пришло к нему: ему почудилось, что новое состояние, в котором он пребывает теперь, вовсе не новое, а уже испытанное однажды, давно, когда он еще не умел думать и совершать поступки, когда все лица представлялись одинаковыми; а потом, казалось, это состояние исчезло, потому что произошло в мире такое, что нарушило правильное течение его жизни, и он перестал быть тем, кем быть ему было положено. Поэтому сегодняшнее превращение воспринялось как освобождение, как возвращение себя самому себе, и все, что было до этого дня, показалось тягостным недоразумением.
Это было самым важным открытием всей его жизни, и он глубоко и удовлетворенно уснул.
Я стою на возвышении, на самом большом из Зеленых Холмов (137 м над уров. моря), который называется «Наковальней». Подо мной во все стороны уходит лес; он тянется до самого горизонта, то взбегая на холмы, то спадая в долины, прерываясь здесь и там стальными проталинами озер и небольшими полянами, девственно белыми под первым снегом. На востоке, в полумиле отсюда, на пологом лысом склоне дымится село; дальше и мутнее дымятся другие. За моей спиной, двумя стами метрами ниже, лежит широкая, прямая, как указующий перст, автострада, решительно и дерзко располовинившая этот край. Там ждет машина.
Я порядком запыхался, пока взбирался сюда. Она раздумала — сказала, что кружится голова, и остановилась где-то на полпути. «Иди один, если такая блажь. Я обожду».
Я поднялся один. Поднялся, чтобы взглянуть отсюда на себя, спящего там, внизу под елью. О, сладкий, беззаботный сон! О, мой шалый опыт, мой генеральный умысел!.. Что твоя душевная кутерьма, человек? Твоя сердечная сумятица? Что это — перед монументальной цитаделью долженствования?.. Пусть спит это там, под елью. Машина, которая ждет, идет в город. Оттуда — прямой самолет в порт: через неделю наш танкер уходит в Африку.
Очень тихо. Холодно. Краснеет восток. Надо поспешить, а то она замерзнет. Я поднялся сюда, чтобы проститься с милыми сердцу местами. Уезжая, я всегда поднимаюсь на «Наковальню».
1968, 1977
ЗАКАТ ПЫЛАЛ
...И пусть это была, скажем, обыкновенная экскурсия. Воскресным днем всем отделом, нет — несколькими отделами мы зафрахтовали в турбюро два автобуса (или как это там делается) и поехали по разным достопримечательным местам, а вечером возвращались обратно.
Закат пылал.
(Ну конечно — «закат пылал», а как же иначе. Стоит ему появиться, как он сразу начинает пылать. Обязательно отношение к огню: «пылал», «горел», «тлел», «плавился» и т. д. А с другой стороны — где выход? с чем его еще сравнить?.. Но ведь кто-то же увидел первым, сравнил с огнем, кто-то же был этим самым — глазастым, точным... Пусть пылает, черт с ним, тут действительно ничего иного не придумаешь.)
Закат пылал. Косые лучи пронизывали сгрудившиеся на горизонте тучи, и от этого края их казались покрытыми розовой пеной.
(Пожалуйста — «и от этого края их». Да ведь не «края их», не края туч, а края разрывов в тучах, где лучи «пронизывают»; ну, а если уж «края их», то по крайней мере не «и от этого»: разве «края покрыты розовой пеной» от того, что «лучи пронизывали тучи»? И вообще лучи никакие не косые, а прямые. Но уж раз «закат пылал», то и это...)
Был один из тех погожих летних вечеров, когда так тих и прозрачен воздух, и все, кажется, затаилось и приготовилось ко сну.
(Вот-вот — «тих и прозрачен», «затаилось и приготовилось»... Откровенно говоря, слова и не нужны совсем. Ведь когда что-то видишь, то никаких «слов» не чувствуешь, их и в помине нет; а требуются они для «художественного отображения действительности»... Вот я говорю: «наш отдел», и эти слова ничего не значат.)
Людской поток широкой рекой тянулся через проходную. Мелькали разноцветные одежды.
К девяти собираются, кто-то невыспавшийся, какие-то поспешные разговоры. «Иду сейчас, и можете себе предста... жена звонила: опять радикулит... — летом? — Да, предста... штука прескве... пластик надо доста... а таблица уже готова?.. опять не уби...» ...Скрипят стулья... телефон... в окне — стена дома, и по ней карабкается плющ... тихо...