Мой первый друг, мой друг бесценный!
И я судьбу благословил,
Когда мой двор уединенный,
Печальным снегом занесенный,
Твой колокольчик огласил.
Так он и произносил: не «уединённый» и «занесённый», а «уединенный, занесенный».
— Вы слышите? «Занесенный»... «Печальным снегом занесенный»... Чувствуете? Печальный снег. А вот посмотрите-ка в окно. Этот снег печальный? Ну? Конечно же нет! Он чистый, он гордый, что ли, воинственно-хвастливый какой-то. Он лежит себе, синий такой, здоровый, мощный — хоть бы тебе что! (Восхищенный смех.) Он полон своей силы, ему не о чем печалиться — этакие сугробища! А?! (Шум.) Вооот! (Отвратительная-таки привычка это «вооот».) Никакой тут, разумеется, печали нет. Вооот! (Резкая смена тембра, задумчиво.) А скажите мне, как вы думаете, когда снег бывает печальным? Вот подумайте, представьте. Печальный. Не никнет там, не слезится, не бессилен, а именно печален. Пе-чаль-ный снег. Пе-чаль-ный... Слышите? (Тишина. Напряжение.) Печа-а-альный... Печаль...
И вдруг — дрожащий голос девочки:
— Когда он ровно лежит. Так широко. Неподвижно. Все одинаково кругом, и солнца нет...
— Ровно и широко, — повторил он тихо, — и неподвижно, и одинаково все, и солнца нет. Только снег, снег. Пусто все, пусто и голо. Непробудно. И, может быть, время от времени чуть-чуть вьюжит. Верно? Ты так думала? Вот вьюжит, а родные и близкие далеко, и любимого друга нет рядом. Вооот. Печален такой снег. Печален он был тогда...
И ты осторожно вышла и ушла, чтобы не раствориться в этом голосе. Ты подумала: «Что это?» И еще ты подумала: «Боже мой, неужели это любовь?» И тебе стало жутко от такой мысли, от этого так обнаженно и легко поставленного вопроса.
Нет, сказала ты, тысячу раз нет, это — не любовь. Это — бездна под ногами, конец, исчезновение. «Печальным снегом занесенный».
Да нет же, сказала ты потом, это — наитие, блажь, момент, случайное, попутное. О господи, да чепуха же! Потому что не может попросту такого быть. Ну подумай: что там за особые причины могли это вызвать? Да и с какой стати? Нет-нет, все изменится, все пройдет, как болезнь.
Начался диалог.
— Нет, это не случайное и не попутное.
— Откуда ты знаешь, скажи, пожалуйста?
— Так не бывает, когда случайное и попутное.
— А как бывает?
— Не так.
— Ну, а как, как?
— Да серьезнее! Спокойнее!
— Но откуда ты знаешь? Ты-то откуда знаешь?
— Знаю.
— Да ведь не знаешь!
— ... восстания рабов были более сильными. Они потрясали основы Римской империи. Многих рабов превращали в гладиаторов, чтобы увеселять богатую знать. Они выступали перед богатыми на арене и убивали друг друга. Спартак был известным и очень сильным гладиатором...
— Достаточно. Садись... Впрочем, подожди. Скажи-ка, как ты думаешь, Спартак был хорошим человеком?
— Спартак???
— Был ли Спартак хорошим человеком? Тебе он нравится?
— Конечно... Ведь он был... а как же...
— Но ведь он на арене своих товарищей убивал.
— Да ведь это до восстания.
— Ну да, до восстания.
— Дык... заставляли же... он же не по своей воле...
— Садись.
Весна идет, весна. Солнце! Солнце! Ветер! Ах, какие запахи, какие запахи!
— Ах, какие запахи, Мария Михайловна! Я вот тут давеча прошелся по леску...
— Что вы говорите, Алексей Семенович! Вы по лесу гуляете?
— А как же! Ведь я как-никак биолог, мне, как говорится, сам бог велел любить природу.
— Сам бог велел любить природу.
Вот, пожалуйста. Чуть-чуть приблизь его, чуть-чуть дай понять, что стена вас больше не разделяет, что и ты — не против «любить природу»... И он — твой. Радуйся! У него же в глазах написано. Который год... Если бы не была директором, он бы... Но ведь не это тебе нужно, не он, не этот, а тот.
— Ну, и что наша природа? Пробуждается?
— Пробуждается. Только глаза бы не глядели, как там этот леспромхоз напортил. Весь лес разворотили.
Сейчас он заноет отходную лесу, флоре и фауне — природе-матушке в целом, как говорится. Страху нагонит, а потом сам же себя опровергать и успокаивать станет: «Природа использует все вероятности, — она вывернется, а вот человек сам же себя и съест». И где он это вычитывает?
Но он вдруг говорит:
— Слыхали? Уезжает наш прогрессист.
И тут ты совершенно выдаешь себя. Диким, раненым голосом:
— Как уезжает?
— Просто. До конца года, мол, а потом — до свидания. — Он делает вид, что ничего не заметил.
— Вот как? — В руки себя, в руки, спокойнее, терпение. — И откуда вы, Алексей Семенович, все-то знаете? — Вот так.