— Это — натюрморты, — сказала Она. — А вот здесь живое. — И повела его в следующее помещение.
Здесь также все было неожиданным и причудливым: сросшиеся стволы, свившиеся сучья, гигантские чаги; но здесь все это жило, дышало, тянулось кверху. Потом были помещения, где обитали уродцы-насекомые, уродцы-животные, невиданные растения, птицы, звери... Потом он очутился снова в роще, у своего коня, а Она по-прежнему стояла, опираясь на березу, и, улыбаясь, говорила:
— Понравилась тебе эта моя сокровищница, эти мои залы? Сегодня я тебе просто показала, чтобы ты подумал... Пойдешь ко мне служить? Или ты хочешь служить той, что пишет тебе из города?
Но у него не было голоса, чтобы ответить Ей...
В тайгу, где пасли жеребят, удалось добраться журналисту. Он прибыл, чтобы написать о Петре, о его работе. Он собирался пробыть здесь несколько дней. По вечерам они подолгу сидели у костра, и кто-нибудь из конопасов рассказывал какую-нибудь таежную историю. Журналист слушал, писал в блокноте, заводил с Петром разговоры о его искусстве, об искусстве вообще, иногда они спорили. И так текли и текли светлые летние дни. И Петр однажды пообещал, что скоро покажет свои последние работы: далеко от общего шалаша у него был свой шалашик, куда он уединялся, чтобы работать.
И вот этот день наступил. Петр ушел, и вернулся, и высыпал из рюкзака груду деревянных фигурок. Фигурки пошли по рукам. Конопасы не могли понять, что изображают фигурки, и оттого их вспыхнувшее поначалу любопытство скоро улеглось, и они рассматривали уже равнодушно, просто так, для вида приближая их к глазам, и удаляя на вытянутую руку, и повторяя время от времени «занятно, занятно». А журналист, внимательно перебрав все фигурки, после долгого молчания наконец устало и смущенно проговорил:
— Простите... но ведь это же... уродство... мастерски разработанное... А где же красота?
— Какой номер? — сухим голосом спросил Петр.
— Что «какой номер»?
— Какой номер рецепта этой самой красоты?.. Какой номер патента? В каком виде? В каком качестве? Какой том каталога?
— О чем вы? Я вас не понимаю...
— Дураки! — болезненно крикнул Петр. — Дилетанты! Дикари!.. — И пошел прочь.
Журналист отбыл пешком назавтра же. А через неделю пришло известие, что приехала Наташа. И Петр вдруг распрощался с конопасами.
Он шел остаток дня, ночь и еще полдня. Он шел и думал о своем сне, о словах журналиста и о Наташе. Возле деревни он встретил соседского мальчишку и послал его известить Наташу, что ждет ее у реки. Так, не заходя домой, он и пришел на берег.
Лицо ее стало темнее, черты заострились; она много курила, деловито морща лоб, и щелчком отстреливала окурки в воду.
— Я и не думала никогда, что твоя судьба будет легкой... Я не знаю художника с легкой судьбой.
— Да чем же моя-то трудна?
— Ладно... Я вижу... Сидел здесь... наличники, рамки, алконосты на воротах, бригадирство — ноевщина!
— Говорила когда-то, что хорошо.
— Когда-то это и было хорошо. Ребенку, когда он прочитает самостоятельно первое слово, тоже говорят: хорошо... Ты же талант, талант! У тебя будущее... Ты сможешь ездить, видеть...
— Неужели ты думаешь, что я так уж ничего не видел и не знаю?
— Видел, видел, знаешь, я не спорю. Но не так все-таки, чтобы... Ну, ты же не станешь всерьез доказывать, что академия, например, не нужна художнику.
— Смотря какому художнику.
— Любому, Петя, боже мой, неужели не ясно!
— Дед Паша, скажем, был большой художник. Большой! Или возьми моего отца...
— Но ведь надо же знать, что и другие делают, как делают, как делали когда-то. Это уже учеба.
— Я немало поездил еще до армии. А когда служил (на Урале, между прочим, как тебе известно), то успел побывать и в Пскове, и на Ярославщине. А потом и на севере был, и в Ленинграде, и в Новгороде...
— Да-да, Петя, конечно, я знаю...
— Я видел, если хочешь, и такое, что трудно даже вообразить... Я Ее видел, Хозяйку Леса... Во сне говорил с ней.
— Вот, пожалуйста! Сны, фантазии — ребячество какое-то, лепет. И этим ты кормишь свой талант. Серьезнейший талант — с ума сойти! Ты пойми, Петя, другое. Ты должен на виду быть, тебя должны знать, считаться с тобой. Твои работы должны быть известны всем. Ты станешь великим мастером, у тебя будет школа.