Как мост теперь вся топь болот.
Нигде им не было измора,
Ни снегопадов, ни ветров.
Дружина путь проделав скоро
В ночи напала на врагов.
Сам хан Кайнар решил сразиться:
И Поток долго бился с ним.
Летал по полю словно птица,
Разил как гром копьём своим.
И хан бежал, изранен страшно,
И гнался Поток по пятам,
Загнал туда, где степь овражна,
И зарубил Кайнара там.
В начале этой страшной сечи
Поднялись ветер и пурга,
В глаза врагу, ему навстречу,
И одолела рать врага.
Почти без жертв пришла победа,
Но Поток славный всё грустит.
То он проснется как от бреда,
А то колечко не блестит...
Жжет нестерпимо кожу пальца.
И бродит витязь средь костров,
Далёк от трапезы и танца,
И вдаль глядит поверх голов.
То гриву конскую оправит
И, опершись на деревцо,
Молчит весь день в седой дубраве,
То о рукав потрёт кольцо.
Добрыня шлёт гонца с вестями:
На Белоозеро идти.
Война с варяжскими гостями,
И до неё сто вёрст пути.
В поход дружинники собрались
Судьбу не в силах превозмочь,
С лесным народом попрощались,
На север выступили в ночь.
Идут два дня, и вот на третий -
Пичуга на сосне сидит.
И птаху Поток заприметил -
Недобро чёрный глаз блестит.
Слетает птица и щебечет,
Сама к нему в ладонь идёт
И сесть пытается на плечи,
По-человечески речёт:
"Когда жена твоя вернулась
Домой с торгового двора,
Заснув, под утро не проснулась.
Знай - Марья-Лебедь умерла!"
Но Михаил не верит птице,
Как будто это сон дурной.
Её он гонит, та кружится,
Кричит вовсю над головой.
И вот... с предчувствием недобрым,
Снимает варьгу он с руки
И видит, что углю подобно
Кольцо и в нём черны круги.
На камне, где картины были,
Фигуры птиц, глубинных вод,
Теперь лишь слой угольей пыли,
И значит, что гонец не врёт.
Илью он за себя оставил
Поход дружины направлять,
Во Киев-град коня направил,
Чтоб клятву страшную сдержать.
Помчался Поток нощно, денно
С отрядом стражи молодой,
Опередил бы птиц, наверно,
Вернулся в Киев в день седьмой.
Вбежал он в терем - Марьи нету.
Везде закрыты зеркала.
Спустился в погреб, как по следу,
По белым перьям из крыла.
А Марья в погребе морозном:
На коже иней, лёд зрачков
Под покрывалом будто слёзном
Из крупных белых жемчугов.
Поцеловал её ладони,
Чело и синие уста,
Заплакал на несчастном троне,
И боль была его чиста.
Владимир в княжеских палатах
Уж Михаила ожидал,
Добрыня и дружина в латах.
Обнял князь Потока, сказал:
"Мы о победе славной знаем,
И о беде твоей скорбим.
Уж день восьмой мы ожидаем,
Жену твою во льду храним!"
Вокруг сочувственные лица,
Хотел он пить и сел за стол,
Но из ковша плеснул водицу
Неловко на дощатый пол.
Сказал: "Мне очень тяжко, други.
Но вас за всё благодарю.
С женой не вынести разлуки,
Я ненавижу жизнь свою.
Я клятву выполнить обязан,
Что до женитьбы Марье дал.
И в смерти с Лебедью я связан,
А я так счастья в жизни ждал!"
Сказал Владимир: "Нам поведай
Про тайну, и раскрой обет.
И Поток, морщась как от света,
Хоть тень была, сказал в ответ:
"Та клятва очень уж крамольна,
Кто первый вдруг из нас умрёт,
Второй в могилу добровольно
Без отпевания сойдёт".
Добрыня стукнул стол рукою:
"Ты ведь крещёный, братец мой!
Как клятву ты, господь с тобою,
Мог дать язычнице глухой?
Она проклятая колдунья,
И ей дано бессмертно жить,
В лихую пору полнолунья
Презлые каверзы вершить.
Она, назначив клятву эту,
Скоропостижно умерла.
Я не найду тому ответа,
Но чую сердцем козни зла!"
Все зашумели: крики, споры:
Вскочили враз из-за столов:
Кто за, кто против уговора,
Кто друга подменить готов.
Но Михаил перекрестился,
Поцеловал своё кольцо,
Встал он и низко поклонился,
И поднял бледное лицо:
"Что оговорено - свершится,
Мне слов назад не возвратить.
Пойду во след за Лебедицей,
Прошу в могилу снарядить;
Питье и пищу на три года,
Лампаду с маслом для огня,
Перину, стол, скамью, колоду -
Вот, что возьму в могилу я.
Где сухо, нет в земле водицы,
Могилу надо откопать,
Чтоб сразу ей не обвалиться.
И глубоко, чтоб в рост стоять.
Пусть стены выложат из брёвен,
Из досок пол и потолок,
Проколют холм со входом вровень,
Чтоб я дышать в могиле мог"...
И князь ответил: "Всё исполним.
Но чтоб за мёртвою женой
Шёл муж крещёный, не припомним,
Здоровый, сильный и живой.
Не так у наших предков было,
Не так случалось завсегда.
Я помню как происходила
Обряда горького страда.
Лежал умерший в домовине
Большой, без окон и дверей,
А на холме клеть на вершине
С костром слагали из ветвей.
Из брёвен толстых ладя крышу
И стены с дверью и окном,
С щелями многими, где дышит
Потом бушующий огонь.
Туда, во клеть, еду слагали,
Питьё, любимого коня:
И злато-серебро кидали,
И клался меч, шелом, броня.
Вокруг холма слагали краду
Из сучьев, хвороста, ветвей.
На земляном валу три кряду
Воротин оставляли в ней.
Затем усопшего вносили
На холм, в его последний дом,
Волхвы слова произносили,
И девы плакали о нём.
Потом в ограде убивали
Его любимых верных слуг,
С конём и снедью рядом клали,
Напротив от него в углу.
А под конец жену иль деву
Вели в его подземный храм,
Её натруженному чреву
Передавали семя там.
Вином поили, одевали,
А после бабы-колдуны
Её в могиле убивали
И поджигали все копны.
И холм сгорал костром огромным,
На небеса перелетал
Огонь с достойнейшим покойным,
И там его Перун встречал.
Затем уголья засыпали,
Справляли тризну восемь дней:
И меч сгоревший сверху клали,
Убитых пленных и коней"...
Владимир встал, прошёл до двери,
Молчали гости за столом,
И он сказал, обрядам веря -
"Хоть и считал обряды злом:
Теперь не так всё справедливо.
Мы отказались от огня.
Наш Михаил задумал диво,
Богов языческих дразня.
Он делал благо нашей церкви,
Мечём и словом много раз.
И сы позволим этой жертве
Свершиться завтра в скорбный час".
Там, где взметнулся холм высоко,