Она полезла в карман комбинезона, вытащила большую красную бандану и вытерла глаза и щеки. Высморкалась она тоже в бандану.
Она начала что-то говорить, но я перебил:
— Я знаю, ты сейчас скажешь: разве это не удача, что у тебя оказался платок, как раз когда он тебе понадобился. — Она кивнула и засунула бандану обратно в карман. Я добавил: — Прости, что наорал. Я не хотел. Ты хорошая девочка. Я просто расстроен.
Она улыбнулась, и это было похоже на то, как если бы ее лицо и рассвет позади нее вдруг слились в одно целое. Она сказала:
— Спасибо. — И встала. — И я не всегда так выгляжу.
Я просто стоял и смотрел на нее.
— Хотите посмотреть, на кого я еще бываю похожа?
Я не знал, чего ожидать. Может, она скорчит рожу. Может, извлечет откуда-нибудь маленькое платьице и побежит переодеваться в ванную, пока я буду ждать здесь, гадая, не раздастся ли еще один стук в дверь, не заиграет ли дверной звонок «Ваше благородие, Госпожа Удача», не появится ли еще один посетитель.
Но этот посетитель уже не будет Госпожой Удачей, Нэнси Дрю, Волшебной Женщиной или Амелией Иархарт. На посетителе будет черный костюм, и он придет Принимать Меры.
Госпожа Удача повторила:
— Ну, хотите?
— Что?
— Посмотреть, на кого я могу быть похожа?
Я сказал:
— Конечно.
Она приказала:
— О’кей, закройте один глаз.
— Один глаз, — повторил я.
— Правильно.
— Неважно, какой?
— Неважно.
Чувствуя себя круглым дураком, я закрыл один глаз. Мне стало смешно так жмуриться.
Она спросила:
— Ну?
Я сказал:
— Ага!
— Ну, как вам?
Она больше не выглядела одиннадцатилетней девочкой. Она выглядела на двадцать пять. Она подросла дюймов на восемь, косички превратились в гладкую волну иссиня-черных волос, поднятых на затылок и открывавших шею. Прядь в несколько волосков выбилась из прически и упала на шею, придавая ей невероятную сексуальность.
Фигура могла заставить любую модель совершить убийство из зависти. Ковбойка, комбинезон и драные ботинки превратились в блестящий костюм и босоножки на высоком каблуке.
И тут впервые я разглядел ее глаза. Они были глубокие, круглые и большие, и, заглянув в них, я не сумел определить их цвет. То они казались зелеными, то фиолетовыми, то черными. И было в их глубине что-то живое, что-то напоминавшее застывшие языки пламени, танцующие медленный греховный танец.
Она выглядела странно знакомой, и тут я понял, в кого она превратилась: Она превратилась в Джин Тьерни, прославленную голливудскую сирену сороковых годов.
У меня свело мышцы лица, я открыл глаза, и в моей комнате вновь очутилась маленькая девочка с шоколадными усами. Она захихикала, обежала круг по комнате, упала на большую кушетку и подпрыгнула в воздух. Приземлилась на ноги около меня. Сказала:
— Хотите еще кого-нибудь увидеть? Закройте оба глаза.
Чертовщина какая-то. Я закрыл глаза. Она спросила:
— Что вы об этом думаете, Израэль?
Я сказал — она? Мне следовало сказать — он, ибо это был голос Джона Уэйна. Это был не Литтл Ричард, подражающий Джону Уэйну. Это был сам Джон Уэйн.
Голос Джона Уэйна сказал:
— Попробуйте открыть один глаз. Попробуйте открыть тот, что закрывали в первый раз.
— Я повиновался. Передо мной был Дюк собственной персоной. Не красивый, молодой Джон Уэйн, который иногда появляется на телеэкране в тех древних черно-белых сериалах, и даже не Уэйн средних лет из великих вестернов Джона Форда.
Это был потрепанный жизнью одноглазый жирный старый стрелок из «Настоящего мужества». Это был Рустер Когберн.
Тряся головой от удивления, я чуть не рухнул перед ним на колени.
Голос Джона Уэйна произнес:
— Попробуйте помигать глазами, правым-левым-правым.
Я повиновался. Это было неподражаемо. Он-она мелькали туда и обратно. Джон Уэйн — Джин Тьерни, Джон Уэйн — Джин Тьерни. Наконец Госпожа Удача произнесла, то и дело переключаясь с хриплого усталого, стариковского голоса на бархатный, соблазнительный голос прославленной королевы:
— Посмотрите на меня обоими глазами одновременно.
И, конечно же, она вернулась, моя одиннадцатилетняя проказливая гостья. Я спросил:
— Ты можешь еще что-нибудь сделать?