Прозвучала последняя песня, и народ ломанулся в вестибюль, занимать очередь в гардероб. Быстрее домой. Что там? Диван и позавчерашний оливье. Несколько человек понесли цветы певице. Та принимала букеты, наклонившись со сцены. Пётр Германович решил поступить по-человечески — он дошёл до лестницы, ведущей на сцену. Вика Цыганова заметила пенсионера и двинулась навстречу, помогла подняться на последнюю высокую ступеньку. Пётр Германович протянул букет, поцеловал протянутую ему руку — и в эту минуту что-то скрипнуло под потолком, потом заскрежетало. Разогнувшись, пенсионер глянул вверх. На них падала ферма с прожекторами, сверкали искры от рвущихся проводов. Пётр Германович попытался прикрыть собой съёжившуюся певицу. Удар он почувствовал, а вот боль — нет. Просто чернота. Чернота навсегда.
Событие второе
Плакал ребёнок. Пронзительно. Требовательно. Взахлёб. Так плачут только грудные дети. Пётр чуть потряс головой. Плач не утих, а стал ещё громче и требовательней. Какой идиот принёс во дворец грудного ребёнка? И почему его так долго не успокаивают? Что-то тёплое и приятно пахнувшее перевалилось через него. Хотя почему что-то? Перевалилась женщина, при этом тугие, налитые молоком груди прошлись по лицу. Хорошо хоть, были они прикрыты материалом — скорее всего, льняной ночной рубашкой.
Потом босые ноги прошлёпали по линолеуму, скрипнули половицы, видно, открылась дверь, так как крик стал на порядок громче. Там загорелся свет, и женский голос потребовал:
— Петя, поставь воду на плитку, нужно бутылочку подогреть.
Пётр Германович открыл глаза. Большая комната с высоким потолком. В углу — громоздкий буфет с блёстками хрустальной посуды. Точно не его комната. И даже люстра хрустальная? Куда это его занесло? Только вот, несмотря на люстру и буфет с хрусталём, богатой комната не выглядела. Ни тебе висящего на стене полутораметрового смарт-ТВ, ни ламбрекенов всяких, ни встроенных зеркальных шкафов. Стол был, но явно не итальянского производства, как и стоящие вокруг этого круглого монстра стулья.
— Петя, я просила воду согреть! — потребовала женщина гораздо громче, а вслед то же самое, но на своём языке, прокричал грудничок.
Пришлось вставать — раз кричит, значит, имеет право. С первой попытки не удалось — ноги не слушались, и острая головная боль пронзила мозг. Чёрт! Чёрт! ЧЁРТ!!! Пришлось приземлиться на кровать. Та заскрежетала пружинами. Где набрали всю эту рухлядь? Что вообще происходит? Кто эта женщина? Кто этот крикливый и вонючий ребёнок? До Петра из той комнаты докатилась волна амбре. Хотелось вскочить и ломануться на свежий воздух. Пришлось встать — на этот раз чуть лучше. Вдоль стенки, опираясь на неё одной рукой, он добрался до двери и выглянул из неё. Свет горел в другой комнате, в конце довольно длинного и узкого коридора. С противоположной стороны этого лабиринта маячил тёмный дверной проём. Кухня, наверное, там? Всё ещё качало — пришлось, по-прежнему опираясь одной рукой о стену, побеленную мелом, добираться чуть ли не приставным шагом. Зачем коридор мелом-то красить — чтобы обтирать и пачкаться? Дебилы. Чем водоэмульсионка не устроила, или обои, да известь, наконец?
Выключатель на кухне был под стать всей остальной обстановке. Чёрный, карболитовый, с длинным язычком. Винтаж. У дальней стены была печь. Обычная печь, топящаяся дровами, с чугунной плитой и набором колец-заслонок. Газовой плиты не было. Что, неужели придётся разжигать этого монстра? Нескоро же он воду подогреет. Фу! Рядом с этим раритетом стояла табуретка, а на ней — электроплитка с открытой спиралью, да ещё и самодельная. Бороздки под спираль вырублены в двух кирпичах. Мать вашу, Родину нашу! Куда он попал? Выключателя у электроплитки не имелось, зато имелся провод с такой же чёрной карболитовой вилкой.
— Включил? — донёсся приглушённый приличным расстоянием и дверью голос женщины.
— Вроде, — Пётр воткнул вилку в не менее чёрную розетку с неровно обломанным внизу местом, куда устремлялся жгут обмотанных тряпичной изолентой проводов.
— Осторожнее там, меня вчера током ударило. Когда наконец привезут обещанную плитку? — в проёме комнаты показалась довольно высокая блондинка в ночной рубашке в мелкий зелёный горошек, с ребёнком на руках, — Уснул вроде.