Она кивнула. Она понимала. Она почти всерьез раздумывала о том, чем подпереть дверь, или как самой уехать из дома и не попадаться Грише на глаза до возвращения Вовы. В конце концов, это у нее скоро свадьба.
- До свидания, - сказала она и скрылась в комнате.
- Пока! – крикнул он ей в спину. И почти сразу хлопнула входная дверь.
В общем-то, на этой самой строке вполне могло бы красоваться слово «Конец». И даже с точкой. Но почему-то это слово ставиться не желает. И тем более – точка. Отвратительный знак, на самом деле. Ознаменовывает завершение чего-то, что иногда оказывается слишком важным, чтобы закончиться. Это как в мелодрамах со счастливым концом. Да и в драмах с несчастливым тоже. Они поженились, или они расстались. Fin. А ведь совсем-совсем никакой не «Fin». Потому что ничего на самом деле не заканчивается, а только еще начинается. И впереди – самое интересное.
Однажды в ноябре следующего года во Львове просто шел дождь…
Однажды в ноябре следующего года во Львове просто шел дождь…
Моросило с вечера. Ночью лило как из ведра. Но утром не пришлось поливать цветы – ветром задуло в открытую форточку (лужу на полу тоже). Впрочем, цветы не жаловались.
Едва она щелкнула на кухне выключателем, на подоконнике нарисовалась жалобная морда откармливаемого не в одной квартире соседского кота. Кира хмыкнула и поставила ему блюдце с творогом – обязательный утренний ритуал соблюдался неукоснительно. Пока разогревалась вчерашняя пицца, дочитывала последние страницы повести, которую на днях случайно откопала в архиве. Оказалось вполне сносно, и можно даже попробовать связаться с автором.
Немножко ванильно, но разве ноябрь – не романтичный месяц?
Кира улыбнулась, припомнив удивительный четверг в прошлом ноябре, который перевернул всю ее жизнь. Вернее сказать, она никогда не забывала. Она бережно хранила каждую мелочь того дня и лицо человека, ворвавшегося в ее устоявшееся существование.
Еще год назад она была уверена, что только самая безмозглая тупица после нескольких часов с совершеннейшим охламоном бросит перспективную работу, престижного жениха, устойчивое будущее и уедет в поисках неизвестно чего за полтысячи километров.
Но однажды дождливой ночью, глядя на уходящего в темноту «мелкого», в голове Киры все настойчивей появлялись странные, такие непривычные, совсем забытые мысли. И неожиданно она поняла, что не хочет замуж. Совсем не хочет. Кира Сластная совсем-совсем не хочет замуж за Владимира Михайловича Герлинского, с которым прожила пять лет под общей крышей, в общей кровати, но ничуть не общей жизнью.
Когда она смогла забыть, что мечтала совершенно о другом? Когда она стала такой, как хотел Вова, а не она сама? Когда она начала слушать чертовы романсы, укладывать часами волосы, покупать дорогие шмотки и редактировать тупые однообразные тексты, но не без претензии на злободневность, для гламурных ведущих?
Ведь на самом деле – это легко. Собрать вещи, кинуть в багажник и уехать.
Спустя полчаса, громко врубив на компьютере рваные синкопы саксофонов, Кира катала пространное письмо бывшему жениху, с глубоким самоанализом, препарированием их отношений и обстоятельными объяснениями собственного поступка.
А спустя еще часа полтора, подъезжала на такси, в багажнике которого весело развалились два чемодана, к своей любимой IQ.
Ключи от квартиры она оставила в изящной вазе на тумбочке в коридоре. Там же на зеркале помадой было выведено: «Не поминай лихом!» Черновик тезисов Киры Сластной на внеочередном съезде членов несостоявшегося сообщества Герлинских был безжалостно уничтожен подтверждением кнопки «Нет» при закрытии файла.
И теперь она жила так, как нравилось ей.
А ей нравилось всё. Нравилась квартира под чердаком в видавшем виды доме, в окне которой замер старый Львов. Нравилась работа, где спорилось до хрипоты о концепциях, высокой художественности, прочих малопонятных позициях и воплощении всего этого в печатном слове для узких кругов. Впрочем, когда доходило до обсуждения теории всеобщего заговора, военные действия коллег прекращались, и все дружно переходили к мирному чаепитию (и прочему -питию тоже). Нравилось, что никто не осуждает ее рваные джинсы, растянутый свитер и велосипед с немного погнутой рамой…
Мокрый холодный нос ткнулся в ногу. Кира очнулась и глянула на часы. Если хочет перед работой успеть выпить кофе в любимой кофейне – пора выходить.
Сунув рукопись в рюкзак и закрепив карандашом волосы, которые усердно отращивала и, «повышая лохматость», отрезала смешными прядями разной длины, Кира выскочила из квартиры.
Тяжелая подъездная дверь весело скрипнула вслед девушке, и она неспешно двинулась по влажной мостовой. В воздухе витал запах шоколада. И кофе. И дождя. И чего-то не имеющего названия, что заставляло влюбиться в этот город навсегда.
Она не успела дойти до места своего назначения. Снова начавшийся ливень заставил заскочить в первую попавшуюся кофейню. К ее удивлению внутри оказалось пусто – ни посетителей, ни официантов. Пожав плечами, она примостила на одном из стульев изрядно намокшую куртку, разноцветный шарф и расположилась напротив.
Здесь было странно и удивительно, в этом месте. Окна, занавешенные старыми цирковыми афишами – то ли настоящими, то ли стилизованными, почти не пропускали с улицы свет. Впрочем, чего ждать в такую погоду? На подоконниках в чашках разных размеров и разных сервизов, будто принесенных с какой-то барахолки, стояли небольшие ростки кофейных деревьев. Похоже, их проращивали прямо из зерен. Одни были повыше, другие едва принялись. Веселый огород напоминал настоящие заросли в миниатюре.
В центре крошечного зала стоял старинный фотоаппарат на треноге. Рядом на стуле валялись кусок черной ткани и вспышка. Будто фотограф только что вышел и обязательно появится через несколько минут, чтобы предложить сфотографироваться. Да и стены пестрили фотографиями – нечеткими, размытыми, с темными лицами людей на них в одежде начала двадцатого века. И на фотографиях надписи с датами. Словно все тот же фотограф обязательно отмечал, когда сделана фотография.
Захламленность по всем углам напоминала… что-то определенно напоминала. С одной стороны полки с книгами, с другой – граммофон и пластинки. У бара – целый стол с подсвечниками, лампами и фонарями разной степени исправности. И посуда. Повсюду посуда – самая разнообразная, от кофейников и чашек, до половников и кастрюль. Ничего одинакового, ничего «фирменного» - все тот же блошиный рынок.