— А… они такие уродились? — с детским первозданным ужасом, охватившим ее неожиданно, вздрогнув, спросила Елена. Уже и жалея, что связалась с дураком.
— Да ты не бойся! — успокоила ее Полозкова. Они вообще-то ничего мужики, и Мотя этот, и Гриша. Нет, они не с детства, тут и нету таких-то. Мотю позапрошлым летом в драке молотком по черепу саданули, ну вот и… Отбили что-то в мозгу. Парень, что ударил его, сидит, а Мотя у нас теперь больше года. Сначала-то женка жалела его, сюда не отпускала, да вот беда: уйдет куда из дому, а после обратно дорогу не может найти, иной раз по трое суток бродил, сам не зная где. Ну, вот и к нам, тут немножко выправился, но домой покамест не отпускаем. Ну, а Гриша, этот сильный мужик, главная наша сила, у этого свое: пили мужики пиво, да при этом цвыкали, — выделила Полозкова голосом, — что-то в кружки, какую-то дрянь, видать, и нацвыкался Гриша, сильно свихнулось в нем что, не знаю уж, там, — опять подала голос с кивочком, мол, сама понимаешь, — но он все равно поумней Моти будет, сама увидишь — денег требует. А по том сразу теряет их или Петр Николаич отбирает. Ты Мотю покорми — и ладно.
— Хорошо… — тихо откликнулась Елена: отступать было поздно.
Мотя дровосеком оказался слабым. Недолго помахав колуном, вытирая со лба грязные капли пота, то и дело садился на чурбан.
— От-до-хну, — по складам говорил.
— Да ты же еще ничего и не сделал! — убеждала Елена. — Ну давай еще-то поработаем, Мотя! А я тебе гороховый суп сварю, картошечки поджарю!
Суп был — гороховый концентрат, но получился он довольно вкусным. Мотя, поев, торжественно проговорил:
— Суп! — И снова: — Суп! — картошки и есть не стал, попросил вторую тарелку супа, молча поднеся ее к кастрюле.
Потом взял колун. Работа явно пошла веселее. Елена с Полиной подносили ему чурбаны, убирали поленья, тут же складывая их на дворе в ровную, аккуратную поленницу, дело пошло почти весело. Глядя на лицо Моти, «почти человеческое», как она с опаской подумала про себя, Елена пыталась определить: что же там, внутри у этого «почти человека», неужели он действительно уже не способен ничего понять, ни в себе самом, ни в других, ни в жизни?..
Все эти годы жизнь Елены была трудной: довольно равнодушный ко всему, кроме своей работы и футбола, муж, двое детей, вечная гонка по магазинам, директриса, которая была совершенно убеждена — она, Елена, метит на ее место, и преследовала своими придирками….
Потому стала она нервной «до ужаса», как призналась сама себе потихоньку старея. И уже меньше мучаясь однообразием будней.
Но сейчас, когда она смотрела на провалившегося в забытье Мотю, Елена ощутила, как что-то бьется в ней, требуя выхода, и снова этот первозданный ужас мгновеньями приподымает волосы. Она украдкой, быстрым, почти воровским взглядом смотрела на Мотю — и боль толчками расшевелила, разогревала ее сердце. Ведь он был нормальным, обыкновенным человеком! Жил, как все живут, плохо ли, хорошо ли — вероятнее всего, плохо, как живут почти все вокруг: пил, ругался… Но он все-таки жил, его разум служил ему. В эту минуту Мотя что-то замычал, приподнялся, глаза его, мутные, белые, походили, бессмысленно озирая окружающее… Но тут что-то мелькнуло в них, дрогнуло, он встал на подрагивающих ногах, увидел Елену — и, приподняв руку, погрозил ей пальцем:
— Дрова… Дрова! Не буду… Пойду!
Он ударил по чурбану разбитым сапогом, противно, тоненько вскрикнул от боли и, припрыгивая и подвывая, оглядываясь, продолжая грозить пальцем, почти убежал.
Елена растерянно смотрела ему вслед: чем она его обидела? Что все время подгоняла?..
Резким голосом кликнув младшую сестру, она безоговорочно втянула ее в тяжелый труд: сами начали разделывать дрова. Но дело почти не подвигалось. К вечеру сестры опять едва не подрались: Полина капризничала, Елена пронзительно и зло кричала. Потом помирились. Затем Елена решила опять идти в дурдом — уже за Гришей.
Полозкова отдала Гришу на два дня. Гриша был на вид вполне нормальный человек, лет немного за тридцать, в военного образца штанах, фуражке и вылинявшей, но сравнительно чистой ковбойке в синюю и красную клетку. Полозкова предупредила Елену, что Гриша обязательно требует денег и «надо его уважить», а там, мол, дальше сами глядите. Елена не вполне поняла ее, но уточнять, что значит «сами глядите», не стала.
Гриша, подбоченясь, хмуро осмотрел гору распиленных дров.
— Десять рублей, — буркнул вполне осмысленно.
Елена поразилась, что таких здоровых, вполне нормальных мужиков держат в дурдоме — и кивнула.
— Ладно, Гриша, давай начинать.