Егор привез Олесю в Б, чтобы представить родителям как свою невесту. Она легко сходилась с людьми и уже через пятнадцать минут весело чирикала с матерью и улыбалась подросшей Вике.
Господин Боряз был отстраненно вежлив и молчалив. Он наблюдал за Егором, который то и дело выпадал из разговора в свои мысли, или смотрел на телефон, или разглядывал лепнину на потолке, или гладил собаку – в общем, скучал. Господин Боряз плеснул скотча в два бокала, сыпанул льда и поманил сына на балкон. Там, оперевшись на перила и передав один стакан Егору, он задал один единственный вопрос:
- Сын, ты счастлив?
Егор оторвался от созерцания луны и островерхих крыш поселка и посмотрел на отца. Он смотрел секунд тридцать, после чего отхлебнул из стакана и сказал просто:
- Да.
В этом «да» господин Боряз углядел свои тихие семейные вечера с нелюбимой женщиной, когда хочется воткнуть нож себе в руку, лишь бы произошло хоть что-нибудь, унылые губернаторские приемы, где все друг друга ненавидят и презирают, а также вечную борьбу с собой и подступающей к горлу желчью. Он вздохнул, запустил руку в карман и достал оттуда свернутую вчетверо салфетку из кафе «Язъ».
- Когда случился скандал с томографами…- начал он.
- Папа, не надо… - скривился Егор.
- Дослушай! – властно велел господин Боряз, - когда случилась эта досадная неприятность, я имел разговор с Анфисой Павловной. Я предложил ей любую помощь, которую только смог оказать… Она, естественно, отказалась, будучи чрезмерно гордой, заносчивой и нетерпимой. Ну, ты сам лучше меня знаешь все ее положительные качества.
Его молчал, снова уставившись на луну.
- Тогда я спросил, если ей вдруг придется исчезнуть из города, не хочет ли она что-нибудь передать тебе через меня. Тогда она отдала мне это.
Господин Боряз протянул сыну салфетку.
- Почему ты не отдал мне этого раньше? – тускло спросил Егор.
- Она попросила меня. Она сказала, что эта записка должна оказаться у тебя в тот момент, когда ты будешь способен трезво мыслить и будешь способен выбирать. Будучи умной женщиной, она знала, что восемнадцатилетний юнец тут же кинется использовать любую информацию о ней себе во вред.
- Что в записке? – Егор взял бумажку у него из рук.
- Я не знаю, - господин Боряз хлопнул сына по плечу, - сделай правильный выбор.
Егор простоял на балконе довольно долго. Ему не хотелось снова ввязываться в эти отношения, пусть и виртуальные. Он знал, что дальше будет если не больно, то очень и очень некомфотно, и ему не хотелось объяснять свое взвинченное состояние ни Олесе, ни матери. Но и выбросить просто так, не прочитав, прощальную записку Анфисы Заваркиной, он не мог.
Егор медленно развернул листок.
madteaparty2013@yandex.ru
Пароль: zdctulf,elent,zk.,bnm
Егор ожидал чего угодно: от сопливых банальностей до проклятий, отдающих жаром Ада, от ранящей душу холодности до пожеланий счастья. Но Заваркина была в своем репертуаре: интриговала, соблазняла и ухмылялась ему с этой бумажки с монограммой ресторана.
Он открыл ноутбук, вошел в эту почту и ткнул в письмо наугад.
Я не помню своей семьи. Но мое бурное воображение любезно предоставило мне и любящую маму, и папу, и даже бабушку, которая играла со мной в кубики и читала по слогам стихотворения. Их призраки витали надо мной тридцать лет моей жизни: незримые, бестелесные, беспомощные и бесполезные. Они не укрывали меня от невзгод, не мазали зеленкой разбитые коленки и не чинили любимую куклу. Да и вместо куклы у меня был учебник по юриспруденции: надо иметь внушительные багаж знаний, чтобы грабить нефтеперегонные заводы. Помнится, твоей любимой игрушкой была «Неорганическая химия»...
Став постарше, я, как и любая девчонка, тоскливыми зимними вечерами набрасывала в своем воображении образ прекрасного принца, который однажды прискачет на лихом гнедом коне, острой шашкой порубит на тонкие кусочки моих врагов и заберет меня в новую жизнь, в которой не будет ни грязи, ни пыли.
Я встретила его, когда мне исполнилось тридцать три. Он молод и настолько горяч, что даже волосы его цвета пламени.
Однажды мы лежали с ним на полу, щурясь на холодное мартовское солнце. Мы слушали музыку, которую он сочинил: рокападди, со всякими флейтами и матюками. Когда закончилась очередная песня, он приоткрыл глаза и сказал, что любит меня. Мне захотелось закричать в ответ: «Я безумно тебя люблю! Вместе с твоими флейтами, ремнями с дурацкими пряжками и косыми мыщцами живота, которыми ты так гордишься. Я отдала бы обе почки и жила бы всю жизнь на диализе только лишь за возможность целовать их каждое утро». Но я промолчала. И за последние тридцать лет моей жалкой жизни это молчание – единственное, о чем я жалею.