- Он был дома один? – удивился Егор.
- Он взрослый и самостоятельный молодой человек, - сказала Анфиса, - между прочим, самостоятельнее тебя. Уроки я у него не проверяю.
- У меня тоже не проверяешь, - улыбнулся Егор.
- Второй месяц борюсь с этим желанием.
Егор легонько шлепнул ее по мягкому месту и, сняв ботинки, скрылся в спальне.
- Так ты знал? – Заваркина вернулась к разговору начатому у двери.
- Ну да, - ответил Егор с улыбкой, - Анафема еще в ноябре отцу позвонила.
В маленькой комнатке со скошенным потолком горел камин. Было душно и приторно пахло ванилью. Здесь поместилась только большая кровать, накрытая старомодным гобеленовым покрывалом, крохотная тумбочка с лампой и стопкой книжек, и роскошное трюмо, на котором не стояло ничего, что намекнуло бы, что в доме живет женщина. Егор стянул с себя свитер и теперь сидел на кровати в расстегнутых джинсах, босиком и с голым торсом. Рыжие волосы падали на молочно-белые плечи. Анфиса невольно залюбовалась четко прорисованными бицепсами и кубиками пресса, которыми он самодовольно поигрывал. В темноте его кожа казалась полупрозрачной: было видно, как под ней пульсируют голубоватые вены.
- Странно, что он только теперь отреагировал, - Анфиса встала, подошла к Егору и погладила его по лохматой голове. Потом ловко, как кошка, забралась ему на колени и прижалась всем телом.
- Он сказал, что не одобряет и все такое, но ему вполне понятно мое увлечение, - рассмеялся Егор, - и что он не скажет матери, если я не начну делать глупости.
- А ты начал? – Анфиса потянула его за волосы на затылке, подозрительно вглядевшись в лицо.
- Я неделю дома не ночевал.
- То есть этой неприятной сцены можно было бы избежать, если бы я вовремя отправила тебя домой? – Анфиса приложила палец к губам, - хмм… Подскажи мне, как пожестче тебя наказать.
- Сама знаешь…
Она прижала свои губы к его губам и запустила руку в его расстегнутые джинсы, но тут ее взгляд упал на прикроватную тумбочку. На ней лежал конверт: большой, белый и таинственный.
- Вась-Вась-Вась, - Анфиса слезла с Егоровых колен, схватила конверт и в мгновение ока оказалась в соседней комнате. Егор выглянул в коридорчик. Анфиса шушукалась с сыном.
- Дядя Федя принес, - сказал Вася, приподнявшись на локте.
- Они ведь не встретились?
Вася отрицательно покачал головой и был награжден быстрым поцелуем в белобрысую макушку, после чего уютно свернулся калачиком под одеялом. Анфиса приглушила лампу и вышла, плотно притворив за собой дверь.
- Что теперь с нами будет? – спросила Анфиса, бросив конверт на пол и задвинув его ногой в угол.
- Не заточат же они меня в башню, в самом деле, - прошептал Егор, притянув ее к себе, опрокинув на кровать и жарко целуя, - мне восемнадцать, деньги у меня свои…
- У тебя свои деньги? – удивилась Анфиса, слегка отстраняя его.
- Бабка оставила мне небольшое наследство. Напрямую отдала, минуя мать. Ух, как она ее ненавидела! Я вступил в права в день своего восемнадцатилетия.
- Тогда нам стоит вернуться к разговору о свадьбе, который ты начал на втором свидании, - Заваркина скорчила хитрую рожу.
Егор засмеялся и стянул с нее футболку.
Позже, когда на город опустилась плотная чернильная ночь, украв и сугробы, и фонари, Заваркина склонилась над своим спящим любовником, дабы убедиться, что тот не откроет глаза до утра. Егор действительно был утомлен и спал, как младенец, тихо посапывая. Заваркина отошла к трюмо, тихонько выдвинула верхний ящик и достала легкий и плоский лэптоп и, пододвинув пепельницу поближе, включила его. Не признававшая никаких почтовых программ, она открыла известный поисковик и из него вошла в почту. Она подкурила сигарету, кликнула «Написать» и, немного подумав, застрочила в теле письма.
Помнишь наш Дом? Он стоял на окраине Муравейника, а дальше начинался лес. Жуткий и страшный. Не такой весело-страшный, как Темный лес возле Хогвартса и не такой карикатурно и романтично страшный, как например, в Сонной лощине. Он был жуткий.
Помнишь его? Даже старшие решались ходить туда только в последний год, в основном, чтобы пить и нюхать.
Однажды я стояла у окна на первом этаже и видела, как из леса вышла старшая девчонка. Была поздняя осень, она шла босиком и без колготок, ступала голыми ногами прямо по мерзлой земле. По лицу она размазывала косметику, слезы и сопли. По бедрам, по внутренней стороне, струйками стекала кровь. Золушка 90-х, которая ушла на бал с Курским пивом и клеем, полная надежд, а вернулась растерзанная, растоптанная и без туфель. Я наблюдала в щелочку, как она, рыдая, аккуратно моет промежность в детской ванной (там, где обычно купали засранцев из яслей). Вода смывала бурые разводы уже запекшейся крови, а под ними оказывались синяки, очень характерные: следы от пальцев. Такие остаются, когда двое держат за ноги. Сдерживая тошноту и вытирая слезы рукавом своей драной кофты, я поклялась, что никогда не позволю сделать ничего подобного со своим телом. Лучше умереть.