Запиликал ее мобильный. Она взглянула: звонил Зузич.
— Привет, — сказала она в трубку, вытерев слезы тыльной стороной ладони.
— Привет, душа моя, — ласково сказал тот, — когда ты вернешься?
Зуля подавилась рыданиями.
— Ты такой милый, — протявкала она.
— Эй, что с тобой?! — испугался ее муж, — хочешь, я приеду и заберу тебя?
— Хочу, — призналась Зуля.
— Буду через пятнадцать минут, — сказал Зузич, — дурацкая твоя работа, заставлю тебя ее бросить…
Проворчав еще что-то, он нажал «отбой», а Зульфия улыбнулась сквозь слезы. Всегда, когда он говорил эту фразу, она раздражалась, бесилась, доказывала, что она — независимая и самостоятельная женщина. Но сегодня она впервые углядела в этой фразе попытку позаботиться о себе, непутевой и безалаберной. Зуля почувствовала такую нежность к мужу, что бурно разрыдалась и твердо решила бросить работу.
Когда Зузич приехал, она, умытая и причесанная, сидела за столом. Она заблаговременно вышла из madteaparty2013@yandex.ru и спрятала письмо в маленький кармашек в своей сумке. Она иногда прикасалась к ней, словно боялась, что бумажка выпрыгнет и убежит, и тогда Зульфия никогда не узнает, что произошло между Заваркиными.
Теперь у нее был ключ от потайной комнаты в голове Анфисы, и она в любой момент могла им воспользоваться.
Теперь она знала, что ее ждет, когда она в следующий раз откроет эту пыльную замшелую дверь: издевательски хохочущие клоуны, удушливая темнота, мертвые растоптанные принцессы и их сожженные замки. Но она, Зульфия, будет готова к этой череде испытаний.
Глава двадцатая. Заваркины
— Технические неполадки, — громко и властно объявила Анафема ученикам.
Посреди торжественной линейки, посвященной последнему школьному звонку, начисто отрубился звук у микрофонов и фоновая музыка. На большом плазменном экране, на который транслировались обрывки школьной жизни и прочие слащавые вещи, теперь плавали рыбки из стандартной заставки Виндоуз.
— А это ты сделала? — спросил Кирилл.
— Нет, — откликнулась Сонька, щурясь на солнце, — я по мелочи не работаю.
Когда семья Кравченко вернулась с островов, и Соня узнала, что случилось с Заваркиной, она устроила истерику. Она требовала немедленно вернуть Анфису туда, откуда она была изгнана, но натыкалась на стену спокойствия и наставительный отеческий тон: губернатор Кравченко не собирался обсуждать державные дела и собственные решения с несовершеннолетней дочерью. Упрямая дщерь, получив успокоительную пощечину, мрачно пообещала своему родителю устроить неприятности.
Первый свой удар она нанесла на первомайской демонстрации: в этот день на Главную площадь традиционно выходил весь город Б, а представители всех учебных заведений маршировали строем по Главной улице. Сонька каким-то невероятным образом умудрилась подменить заготовленную заранее запись фоновой музыки, а транспарант-растяжку «Школа Святого Иосаафа» заменила криво намалеванной на холстине надписью «Колледж Святого Джозефа». И если замена музыки привела к большой неразберихе — пока над площадью неслась песня «На мигалках катит блатной гондон», ответственные за мероприятие бегали, кричали и рвали перманент у себя на головах — то транспарант заметили только тогда, когда распечатали фотографии для ежегодного майского школьного стенда.
— Знаете, Ангелина Фемистоклюсовна, — прищурилась директриса, разглядывая снимки, — что если нам эту организацию сделать официальной? Внутришкольной? Или межшкольной? Ответственной, скажем, за изучение дружественных культур…
Занявшись своими мечтами, директриса не заметила, как перекосилось лицо Анафемы.
Тогда, после демонстрации, Кирилл, покатываясь со смеху, спросил Соню о ее мотивах, она насупилась.
— Пока не вернет мне Заваркину, — злорадно ответила Соня, — я буду пакостить по мелочи.
— Ему под силу закрыть уголовное дело? — недоверчиво поинтересовалась Дженни.
— Пара пустяков, — уверенно заявила Сонька.
— В ее мансарде уже кто-то живет, — процедил Егор.
Спустя неделю после исчезновения Заваркиной в мансарде действительно появился новый обитатель. Его привез однажды днем сам губернатор Кравченко.
— Эта квартира — мое убежище, — говорил губернатор с улыбкой, демонстрируя комнаты, — иногда я буду приходить без приглашения. Будь к этому готов.
Коля Чекрыгин кивнул. Он бросил свою спортивную сумку на ящики у двери.
— Информацию будешь получать с курьером или я с оказией буду приносить сам, — пояснил Федор Гаврилович, — располагайся, чувствуй себя, как дома. Надеюсь, мы с тобой сработаемся.
Губернатор протянул Коле руку, и тот сердечно пожал ее. После того, как Кравченко вышел, Коля самодовольно огляделся. Картонные коробки, в которых оказались Анфисины вещи, он решил вынести на помойку, как только стемнеет.
Но Соня все еще надеялась, что можно все переиграть, и своих планов не выбрасывала из головы ни на секунду.
— Это моя мансарда, и там будет жить тот, кого я туда поселю, — не уставала повторять она.
Егор, как ни странно, не поддерживал ее. Он общался с друзьями сквозь зубы, был мрачен и хмур, и разговоров о Заваркиной не поддерживал. Он отказывался заходить в ее кофейню и даже заявил, что не имеет настроения идти на выпускной. После этого заявления Кирилл, который все это время деликатно помалкивал и поддерживал его, взбеленился.
— Ты должен быть на выпускных фотографиях, — сказал он твердо, — можешь маячить позади всех, как привидение, но ты должен на них быть. Ты свалишь в свой Лондон и неизвестно, когда мы снова увидимся. Так что на выпускной ты идешь!
Егор только удивленно поднял брови и ничего не ответил. На линейке в честь последнего звонка он стоял немного поодаль от толпы.
Пока техподдержка возилась с кабелями, силясь найти причину поломки, Ангелина Фемистоклюсовна, пошушукавшись с директрисой, выпихнула вперед режиссера Яичкина. Он все еще числился помощником по воспитательной работе Святого Иосаафа и после исчезновения Заваркиной приосанился и воодушевился, решив, что выиграл их тот сентябрьский пьяный спор.
Микрофоны не работали, и бедный Яичкин принялся тихо лепетать что-то свое. Школьники не услышали бы его, даже если бы захотели.
— Ах, — разнеслось по толпе.
Яичкин поднял взгляд на свою аудиторию. Школьники, стоящие в первых рядах, указывали пальцами на неисправный монитор. На нем появилось изображение Грампи Кэт — самого «сердитого» кота современности, чей окрас и низко посаженные глаза придали его морде вечно недовольное выражение. Теперь этот известный интернет-мем недовольно взирал на школьников, а под ним появилась бегущая строка.
— Создатели Колледжа Святого Джозефа, — гласила строка, — Егор Боряз, Софья Кравченко…
— Ох, — сказала Дженни, потому как следом шли их с Кириллом имена.
Школьники заулюлюкали, кое-кто захлопал в ладоши.
— Откуда? Чего вдруг? — оторопела Сонька.
Голова Грампи кэт медленно трансформировалась в стриженую голову Анфисы Заваркиной и сказала:
— Никогда не заставляйте других кидать ваши чернильные бомбы.
Кирилл захохотал.
— У тебя чернила с собой? — спросил он у Соньки сквозь смех.
— С чернильной бомбы начали, ею же и закончим? — улыбаясь, спросила Дженни.
Анафема, будучи вне себя, подгоняла техподдержку. Ей не хотелось, чтобы эта неуемная девка испортила ей еще и праздничную линейку.
— Крайне неудачный год, — сокрушалась она, прикидывая, не выдернуть ли ей монитор из розетки.
— Спасибо, что были с нами, — сказала голова Заваркиной и лучезарно улыбнулась. Школьники заволновалась: кто-то засмеялся, кто-то ахнул, кто-то аплодировал. Из толпы вылетели две чернильные бомбы: одна угодила «Заваркиной» в глаз, а вторая попала в невезучего Яичкина.
— Нет, я больше не могу, — завопил Яичкин, истерично отряхивая испорченную белую рубашку, — я сдаюсь! С меня хватит!
Драматично всплескивая руками, чертыхаясь и ни на кого не глядя, он вылетел через кованые ворота, обещая никогда больше не возвращаться в «эту мерзкую школу».