Время объятий и утешений истекло. Пришла пора прощаться, и на Мэттью поспешно одёрнули куртку, пригладили ему волосы и подвели к представителю Элмфилда.
Мистер Даус был сотрудником опытным и всё понял без слов. Попрощавшись учтивым кивком, он одной рукой подхватил чемоданчик Мэттью, другой сгрёб ладошку мальчика, и уже через минуту две фигуры – высокая, угловатая, и низенькая, быстро-быстро перебиравшая ногами – скрылись за поворотом подъездной аллеи. Двери захлопнулись, и дрогнули пушистые макушки сухого ковыля и морской лаванды в напольных вазах по сторонам от входа. Двухгодичное пребывание в стенах Сент-Леонардса Мэттью Перкинса, непримиримого борца с дневным сном, любителя имбирных цукатов и большого умельца по части шалостей, подошло к концу. Приютская кошка, вопреки собственной воле неизменно участвовавшая в этих проделках, могла, наконец, вздохнуть спокойно.
Мэттью был уже третьим, чей результат туберкулиновой пробы дал доктору Гиллеспи основания отправить мальчика в Элмфилд. У всех троих заболевание проявилось пока в неактивной форме, но ни один ребёнок всё ещё не вернулся. Очередные проводы изранили мисс Эппл душу, поэтому, когда все, помолчав, стали расходиться, она сказала несколько резче, чем намеревалась изначально:
– Зайдите ко мне, мистер Бодкин. Прямо сейчас. Есть разговор, и я не намерена его больше откладывать.
Если бы мисс Эппл догадывалась, какие настроения бродят в умах и душах подчинённых, то поводов для огорчений у неё было бы больше, чем она полагала. Однако разгорающаяся с силой лесного пожара борьба с комитетом, а также слепая уверенность, что все сотрудники приюта разделяют её позицию в этой схватке, изрядно притупили бдительность директрисы. Впоследствии она не раз упрекала себя за резкость, проявленную к старшему гувернёру в то злополучное утро, но, как сказала бы миссис Мейси, у которой на каждое событие всегда находилась грубоватая поговорка: «Поздно стойло запирать, если лошадь увели».
– Так о чём вы хотели поговорить? У меня не так много времени на разговоры, тем более сегодня, – старший гувернёр даже не пытался быть любезным, и это задало тон последующей беседе.
– Вы, верно, думаете, мистер Бодкин, что я тут прохлаждаюсь с утра до вечера? – Напряжение последних дней окончательно взяло верх над обычной сдержанностью мисс Эппл. – Как вам, должно быть, известно, для приюта настали непростые времена. Тем не менее нашу с вами работу никто не отменял. Скажите, мистер Бодкин, вы помните первый пункт устава?
Не поднимая головы от бортового журнала, в котором она фиксировала отъезд Мэттью Перкинса, мисс Эппл ждала ответа, но его не последовало. Тогда директриса ответила сама, не прекращая делать записи:
– Забота об интересах детей, вверенных нашему попечению – первоочередная задача каждого сотрудника независимо от занимаемой должности и получаемого жалованья. Вспомнили, мистер Бодкин?
– Не пойму, к чему вы клоните, – взгляд гувернёра был откровенно насмешливым, и мисс Эппл вернулась к записям, чтобы не вспылить.
– К тому, мистер Бодкин, что я неоднократно просила вас обращаться к мальчикам по именам. Даже не по фамилиям и уж точно не по порядковым номерам. Вам бы понравилось, если бы я обращалась к вам… ну, например, Номер Пятый?
– Шестьдесят восьмой, если хотите знать. У нас на «Чичестере», мисс Эппл, всех мальчишек…
– Но сейчас вы не на «Чичестере», мистер Бодкин! – мисс Эппл в сердцах захлопнула толстый журнал, и в тишине приёмной отчётливо послышался свист хлыста, рассекающего воздух. – Да и «Чичестера» никакого уже нет, и вам об этом прекрасно известно! Вы – в Сент-Леонардсе. И дети заслуживают того, чтобы вы помнили их имена. Имя – это порой единственное, что у них остаётся. Многие не помнят своих матерей, но их память хранит звуки её голоса, и, отнимая у ребёнка имя, вы отнимаете у него прошлое, а, следовательно, и будущее. И эти жетоны с номерами… – её передёрнуло. – Дети не собаки, мистер Бодкин, и у нас тут не собачий питомник. И почему я ничего об этом не знала? Почему вы не согласовали это со мной? – мисс Эппл чувствовала, что не на шутку закипает, но ничего не могла с собой поделать.
Старший гувернёр с его непроходимым упрямством напоминал ей необъезженного мерина, а смолистый запах стружки, повсюду его сопровождающий, пробудил воспоминания, и мышцы напряглись, как перед прыжком, а пальцы сами собой сжали карандаш, будто лёгкий стек.