Старик рассказывал так живо и подробно, словно побег Ореста случился только вчера. Гости Стодольского слушали его, затаив дыхание, но потом Юля все же решилась прервать рассказ, задав давно волновавший ее вопрос:
— Алексей Владимирович, женщина, у которой я снимаю комнату, рассказывала немало местных легенд об этой сторожке. По словам Пелагеи Петровны в избе на краю болота будто бы поселился сам черт. Конечно, это выдумки, но кто был тем страшным черным человеком, который как–то напугал отправившихся по грибы ребятишек? Или это сплошной вымысел, сказка бабы Пелагеи?
— Нет, Юленька, черный человек действительно был. Его выдумал Орест, который несколько раз перевоплощаться в эту таинственную зловещую личность.
— Не понял… – Миша отложил в сторону блокнот.
— Князь очень боялся, что о его убежище узнают посторонние. Местные жители прекрасно знали его в лицо, поэтому любая встреча с ними раскрыла бы его тайну. А это, в конечном счете, могло закончиться для князя Кенешева лагерями или расстрелом. Сторожка расположена в глухом, жутковатом месте, потому гости сюда заглядывали нечасто, разве что деревенские ребята, ходившие по грибы, но и они могли узнать Ореста. Надо было отбить у них охоту посещать эти места. Орест поручил мне рассказывать своим сверстникам пугающие истории о лесной сторожке, распространять холодящие кровь слухи и я старался, как мог. А что касается черного человека… В прежнюю, счастливую жизнь Кенешевы устраивали домашние спектакли, сами изготовляли великолепный реквизит и костюмы, хранившиеся в чуланах барского дома. Забирая оттуда вещи, мы с Орестом захватили некоторые театральные костюмы, которые могли пригодиться в то голодное и холодное время. Среди них случайно оказался парик какого–то злодея, кажется Соловья–разбойника. Князь пользовался им несколько раз, пугая направлявшихся к сторожке грибников.
— А как же Мари? Прабабушка писала, что Орест и Мари любили друг друга, – спросила вдруг Женя. – Ваша сестра так и не узнала, что Орест жив?
— Еще при нашей первой встрече на чердаке принадлежавшего лечебнице дома, князь предупредил меня, чтобы я ни в коем случае не рассказывал о случившемся Мари. Он боялся, что пылкая импульсивная девушка не сможет хранить его тайну. Я молчал, хотя очень жалел тосковавшую, подавленную убийством любимого человека Мари. Но однажды Орест сам попросил передать письмо моей старшей сестре. Это случилось как раз на кануне ее отъезда в Петербург. Я шел по лесу с запиской в кармане, и во мне боролись два чувства: чувство порядочности и обычное детское любопытство. Но первое победило, и я так и не узнал, что было в этом письме. А Мари оно потрясло. Она попросила отвести ее в сторожку, и мы немедленно отправились в путь. Когда мы подошли к избушке, я сказал, что хочу пособирать грибы и не стал мешать влюбленным. Они говорили очень долго, а на другой день Мари уехала в Петербург учиться… Орест любил ее до самой своей смерти. И еще любил лес, знал каждую птичку, каждое дерево, каждый ручеек. Это и была его жизнь – большая и красивая. Он не жалел, что так прожил ее. Только одно не давало ему покоя, Орест мучился оттого, что картины, которые он ему удалось сохранить, он так и не передал России. Он даже составил завещание, где так и написано: «завещаю России», но не знал, как это сделать.
— Скажите, Алексей Владимирович, там, справа от двери вся стена увешена великолепными пейзажами, написанными одной рукой. Кто этот художник? Никогда прежде не встречала такой почерк, эти акварели не принадлежат ни одному из художников, писавших для Кенешевой…
— Вы хорошо разбираетесь в живописи, Юленька. Действительно, этого художника не знает ни один ценитель искусства. Заинтересовавшие вас лесные пейзажи написал сам Орест. Его мольберт все еще стоит в пристройке. Последнюю акварель он закончил незадолго до своей кончины… Уже после войны. Мне же пришлось и похоронить князя. Вы знаете, наверное, что я остался один, потеряв всех своих близких, и потому ничто не удерживало меня в шумном людском мире. Я перебрался в лес, занял место Ореста, став хранителем картин. А выполнить завещание друга я так и не смог. Признаюсь, боялся. У большевиков возникло бы ко мне слишком много вопросов. Сейчас настали другие времена, но я оказался слишком стар для того, чтобы выполнить последнюю волю князя. И вот теперь надеюсь, с Божьей и с вашей помощью, это случится. Ну, вот и все, а теперь давайте спать.