— Придется — что? — тихо спросил Олли, опустившись около нее. Лотта опустила голову, но была осторожно приподнята за подбородок. — Что же вы задумали, моя госпожа? Я слышу ваше беспокойство.
— Прости меня, любимый, но это тебя не касается, — сквозь зубы процедила Аркана, чувствуя тепло его тонких пальцев на своем лице. — Я со всем разберусь сама. И все у вас будет хорошо. У всех вас.
— Но это совсем не то, о чем вы думаете, моя госпожа, — осторожно произнес Олли, скользнув ладонью по ее щеке. Лотта закусила губу, отведя взгляд. — Вы хотите нас оставить? — в лоб спросил невольник, а Лотта даже вздрогнула.
— Я уезжаю завтра, это неотвратимо…
— Я не об этом, — мотнул головой невольник, и лицо его исказила боль.
— Я никогда вас не оставлю, — вздохнув, отрезала министр и отняла его руку от своей щеки. Олли втянул голову в плечи, скривив губы. — Но грядут перемены, мой милый, и они затронут каждого, и вам придется с этим смириться. Я улетаю на Коургу завтра, и эти четыре месяца я планирую провести не только за бумагами и чертежами плазмопровода. Но я никогда, — слышишь? — никогда вас не оставлю.
— Я верю вам, госпожа, — тихо ответил Олли, и Аркана раскинула руки для объятий, и невольник тут же в них нырнул, прижимаясь к сильному телу своей альфы. — Просто знайте, что мы никогда вас не предадим и не разочаруем. Доверьтесь… нам.
Лотта не ответила, только примкнула губами к седой макушке, огладила пальцами выступающие лопатки, прошлась по вздрагивающей спине. Поцеловала ветвистый рог под тихий сиплый вздох, нахмурилась, но все же не отстранилась, продолжая сжимать омегу в прощальных объятиях. У них всегда так было — долгие разговоры о вечном и бесконечном, а после такие же долгие целомудренные объятия с привкусом сладости самой странной любви дома Арканы. Бывали моменты, когда Олли позволял себе чуть больше, чем обычно, бывало, когда и сама Лотта едва сдерживала страсть. Но сейчас все было по-другому. Сейчас будто бы все готовы к тому, чего ждали долгие годы.
Олли вдруг выгнулся в ее руках, а министр подумала о том, что совершенно не готова все сделать так, чтобы не было ни боли, ни дикого желания. Но она ведь обязана, по-другому никак.
Омега сам нашел ее губы, все так же сипло дыша, и Аркана не смогла ни увернуться, ни предотвратить жаркий поцелуй, да и не стремилась. Губы эмпата были мягкие и теплые, жаждущие, и леди нахмурила темные брови, в голове скользнула мысль о том, что сахарец определенно что-то предчувствовал, чего-то страшился. Разлуки? Покинутости? Лотта не знала, только лишь продолжала отвечать на его пылкие ласки и лихорадочные поцелуи.
— Тише, тише, — шептала она, когда домашняя блуза уже была расстегнута на половину пуговиц. — Олли, нежный мой, хороший, что же ты? — голос ее был рычащим и клокочущим, но бесконечно ласковым.
— Пожалуйста, госпожа… — умолял невольник, вдруг подняв на нее полный грусти взгляд, но на самом дне его зрачков леди различила пламенное желание.
— Я не буду спрашивать о твоей уверенности в этом, — отрывисто проговорила Лотта, зацеловывая его уродливый шрам, — но все же, Олли… послушай…
— Я готов, моя госпожа, давно готов, — так же тихо проговорил невольник, жмурясь от удовольствия и ласк. Он торопился, и Лотта это видела, поэтому решила не мешкать. До темноты остался один час, и совокупиться прямо на садовом газоне — это не звучит благоразумно, только вот выбора уже не осталось.
Аркана почувствовала, как задрожали ее плечи, как похолодели кончики пальцев только от вида распаленного Олли, невинного в своем понимании и слишком напуганного жизнью, чтобы решиться на такой шаг. Не нужно быть эмпатом, чтобы догадаться о том, с каким трудом он сделал такой выбор. Стать ближе, подарить себя и не дать усомниться в своей верности. Только вот Лотта и без этого всего была уверена в любви своего рогатого наложника, и всем сердцем любила его самого. Так зачем же он это делал? Зачем так трепетно прижимался губами к ее обнаженным плечам, зачем с упоением касался жарких волос, зачем глядел в ее лицо раскаленным серебром?
И она прекрасно знала ответ — ради нее самой, ведь иначе ее наложники доказать свою любовь не могут — так уж повелось. А у нее не хватает мудрости убедить их в том, что не требует от них ни тел, ни чувств, лишь счастливы были — да и только.
— Что вы?.. Госпожа… ах! — Олли вновь выгнулся, когда министр прощупала пальцами его позвонки и одарила шею ласковыми поцелуями. Это было не в первой — уже знакомы и касания, и поцелуи. Но Лотта до сих пор не верила, что у сахарца хватит смелости пойти дальше.