«Маркс говорил по такому-то вопросу одно; «поздний» Энгельс — другое; Ленин — третье, — вспоминал Георгий Валентинович Шумейко, много лет проработавший в ЦК. — Это часто вызывало тупиковое состояние… Письма растерянного интеллектуала в идеологический аппарат ЦК отражали человеческую боль и надежду получить какое-нибудь разъяснение… В толще политизированной интеллигенции, партийной и беспартийной, била ключом инициатива сотворения мифов, легенд о бессмертии Сталина и его гениальных идей».
Еще во время войны на Старую площадь шли критические отзывы о лекциях Емельяна Михайловича Ярославского, бывшего крупного партийного работника, а тогда руководителя лекторской группы ЦК, члена редколлегии «Правды» и академика. Бдительные начетчики сигнализировали о том, что лекции по истории партии он читает по старинке, а от него требовали строго следовать не только духу, но и букве «Краткого курса»…
Ярославский был свидетелем и участником революции, Гражданской войны, борьбы за власть в 1920-е годы. Казалось бы, какая удача для слушателей — всё узнать из первых рук. Но молодые партийные работники вовсе не желали знать, как всё было на самом деле! Им достаточно было усвоить ходовые идеологические формулы, необходимые для успешной карьеры.
«Емельян Ярославский увлекался рассказами о различных этапах истории партии, наполнял их упоминанием выдающихся имен, нивелируя вольно или невольно роль Сталина с другими участниками революционного прошлого», — вспоминал Георгий Шумейко.
В результате на лекциях Ярославского, руководившего кафедрой истории ВКП(б) в Высшей партийной школе (на Миусской площади), слушатели выражали недовольство и высказывали претензии человеку, который еще оставался кандидатом в члены ЦК:
— Освещайте факты по «Краткому курсу». То, что вы рассказываете, там не нашло отражения.
Пытаясь сохранить спокойствие, Емельян Михайлович отвечал, что он сам был свидетелем событий, о которых рассказывает.
— Мало ли что! — раздавалось из зала. — Есть официальное толкование.
В результате Ярославский выступал все реже и реже…
Формировался определенный тип партийного работника, который в идеологической сфере ни себе, ни другим не позволял отклоняться от генеральной линии.
«За годы работы в аппарате, — продолжал Шумейко, — я привык к дисциплине, делающей служебной нормой уклонение товарищей от того, чтобы углублять разговор на «нежелательную тему» или вообще обрывать его без видимой причины. «Признано нецелесообразным» — на том ставилась точка!»
Александра Коллонтай старалась не отвлекаться от главного — работы над воспоминаниями. 19 января 1950 года она сообщала Щепкиной-Куперник:
«Не звонила, так как бронхит мой вдруг забрал власть. Всё уже позади — я за письменным столом. Да, самое страшное для нас — это не творить, не работать… Для меня во время болезни самое страшное было: не успеть написать, то есть обработать годы войны — 1940–1945. Работа кропотливая, интересная и важная, а сил будто не хватит…»
Первого января 1952 года она благоразумно отправила в Кремль 58 страниц, посвященных встречам со Сталиным:
«Глубокоуважаемый и дорогой Иосиф Виссарионович.
Прежде чем передать мои записки за годы дипломатии в секретный партархив ИМЭЛа, считаю своим долгом послать Вам выписки всех моих встреч и бесед с Вами за этот период для Вашего ознакомления.
По рассмотрении этого материала прошу дать распоряжение, чтобы его вернули в ИМЭЛ товарищу Поспелову.
Разумеется, весь этот материал, то есть мои записки за годы дипломатии, так же как и эти выписки из них, не подлежат печати, а поступают на хранение в ИМЭЛ как исторический материал.
Шлю Вам мои наилучшие пожелания на новый 1952 год и прежде всего полной победы нашей политики мира над поджигателями войны.
Глубоко преданная Вам и неизменно благодарная».
Вождю в те дни было не до ее воспоминаний. Он читал и правил рукопись поважнее. По его заданию советские экономисты трудились над текстом нового учебника — «Политическая экономия».
Двадцать восьмого января 1952 года Александра Михайловна сообщала Щепкиной-Куперник: «Одну основную свою работу по дипломатии кончила и отдала раньше срока, а теперь принялась за приведение в порядок бумаг, относящихся к периоду до 1917 года, это и интересно и всегда грустно, так как хочется поделиться впечатлениями, а уже никто не помнит того времени… Зато радуюсь на моих внуков, которые живут полной жизнью и кому жизнь дается легче, чем моему поколению…»