Адольф Блан встретил ее взгляд.
— Вы неправы, вы совершенно неправы — это только начало. Многие умрут, многие сгубят свои тела и души, но они не смогут убить справедливость Бога, они даже не смогут убить бессмертный дух. Из самого этого унижения поднимется этот дух, чтобы требовать у мира сострадания и справедливости.
Странно — этот человек действительно высказывал ее мысли, но снова она молчала, не в состоянии ответить.
Дикки и Пат вернулись за стол, и Адольф Блан тихо ускользнул прочь; когда Стивен огляделась, его место было пустым, и она не смогла обнаружить, как он перешел комнату, сквозь толкотню этих ужасающих танцоров.
Дикки крепко заснула в машине, склонив голову на неприветливое плечо Пат. Когда они добрались до отеля, она извернулась и потянулась.
— Что… что, пора вставать? — пробормотала она.
Потом вышли Валери Сеймур и Жанна Морель, их высадили у квартиры на набережной Вольтера; потом Пат, которая жила через несколько улиц отсюда, и последней, хотя и не по значению — пьяная Ванда. Стивен пришлось поднять ее из машины и втащить наверх по лестнице, насколько можно было, при помощи Бертона, а за ними следовала Мэри. Это заняло довольно много времени, и, добравшись до двери, Стивен долго пыталась нащупать ключом замочную скважину.
Когда они наконец доехали домой, Стивен рухнула на стул.
— Господи, что за ночь… это было ужасно.
Ее заполняла глубокая тоска и отвращение, которые часто бывают результатом подобных экскурсий.
Но Мэри разыгрывала равнодушие, которого на самом деле вовсе не чувствовала, ведь жизнь еще не притупила в ней тонкие инстинкты; пока что она только вызвала в ней гнев. Она зевнула.
— Что ж, по крайней мере, мы могли вместе танцевать, и никто не считал нас ненормальными; в этом что-то есть. Нищим в этом мире выбирать не приходится, Стивен!
Глава сорок девятая
Прекрасным июньским днем Адель вышла замуж за своего Жана в церкви Нотр-Дам-де-Виктуар — святилище с бесчисленными свечами и молитвами, со всещедрой Святой Девой, что дарит многие милости. С самого рассвета тихий старый дом на улице Жакоб был взбудоражен — Полина готовила déjeuner de noces[113], Пьер украшал и подметал гостиную, и оба иногда останавливались, чтобы поцеловать в раскрасневшуюся щеку свою счастливую дочь.
Стивен подарила свадебное платье, свадебный завтрак и некоторую сумму денег; Мэри подарила невесте кружевную фату, белые атласные туфли и белые шелковые чулки; Дэвид подарил большие позолоченные часы, приобретенные от его имени в Пале-Рояль; а Бертон обязался довезти невесту в церковь, а новобрачную пару — на вокзал.
К девяти часам вся улица сгорала от предвкушения, ведь соседи любили Полину и Пьера; кроме того, как заметил пекарь своей жене, в таком грандиозном доме свадьба должна быть прекрасной.
— В конце концов, они щедрые, эти англичанки, — сказал он, — и если мадемуазель Гордон странно выглядит, не стоит забывать, что она служила la France[114] и может теперь носить шрам рядом с орденской ленточкой. — Потом, вспомнив своих четырех сыновей, погибших на войне, он вздохнул: ведь сыновья есть сыновья, что для короля, что для пекаря.
Взбудораженный Дэвид носился по лестнице вверх и вниз, предлагая свою помощь, которая никому не требовалась, и меньше всего — взволнованной и беспокойной невесте, когда она надевала узкие атласные туфли.
— Va donc! Tu ne peux pas m'aider, mon chou, veux tu taire, alors[115]! — умоляла Адель.
В конце концов Мэри пришлось найти ошейник с поводком и привязать Дэвида к столу в кабинете, где он сидел мрачный, мусоля свой бантик из белого атласа и размышляя о том, что лишь четвероногим свойственна благодарность. Но наконец Адель нарядилась к свадьбе и смущенно показалась Мэри и Стивен. Она выглядела очень привлекательной, у нее было доброе честное лицо и круглые ясные глаза, как у дрозда. Стивен всей душой желала ей добра, этой девушке, которая так долго ждала своего супруга — ждала так преданно и верно.
В церкви было множество друзей и родственников; а также тех, кто готов пройти много миль, чтобы попасть на похороны или на свадьбу. Бедный Жан выглядел хуже обычного в дешевом костюме, и Стивен слышала запах помады на его волосах; этот жирный теплый запах почти напоминал духи. Но его рука дрожала, когда он потянулся за кольцом, потому что он чувствовал гордость и робость одновременно; потому что он много любил, а собирался любить еще больше, считая себя совершенно недостойным. И что-то в этой неловкой, дрожащей руке, в этих лоснящихся, напомаженных волосах и несуразном костюме тронуло Стивен, и ей захотелось утешить его, рассказать ему, какой огромный дар он предлагает ей — безопасность, покой и любовь, достойную почитания.