Конечно, им не было и не могло быть до него никакого дела!
— Сначала позвонили. Сказали, чтоб я деньги отдал. Ну, я, конечно, стал говорить, что понятия не имею, о чем они говорят, и нет у меня никаких денег, а они сказали, что .. в общем, что убьют, если я им не принесу их долю.
— Какую долю?
— Я тоже поначалу не понял, какую долю, а они мне сказали, что это территория какого-то Хорька или Совка, и на ней скупкой и продажей краденого занимается только пара надежных людей, и всяких гастролеров вроде меня они здесь видеть не желают, и я должен им, ну, что-то вроде доли. Да, доли в общак. Короче, забрали они пятерку, сказали, чтобы я еще десятку им принес, и тогда они от меня отстанут. Мол, это самый божеский процент. Остальное, говорят, можешь себе забрать, а у меня-то и была всего пятерка!
— Постой, парень, ученая твоя голова, — сказал Гена и аккуратно пристроил свою чашечку на стойку, — постой, не части! А кто звонил тебе? Когда? Как назвался?
— Назвался Владом, сказал, чтобы я деньги гнал, которые на их территории намылил. Нечестным путем намылил, а делиться не хочу. Звонили первый раз дня… три назад, а потом стали уже без конца звонить. Сказали, или деньги, или тащи ворованное, мы надежным людям продадим, а тебя в долю возьмем. А не принесешь, так мы тебя… того…
Олег переглянулся с Геной. Виктория слушала рассказ восторженно, а Федор все никак не мог понять, из-за чего ее восторг. Ему казалось, что, если его сию секунду пристрелить, как собаку, — вот это будет правильно!
— Денег, то есть еще десяти штук, у тебя не было.
— Не было.
— И ты решил забрать коллекцию. Ну, чтобы отдать Хорьку, Совку и… как его, последнего?..
— Влад, — подсказал Гена.
— …да, и Владу. Ты отдаешь им коллекцию, они берут тебя в долю и впаривают ее своим людям. А пятерку, полученную у Василия Дмитриевича, ты им уже отдал. Замечательно!
— А что мне было делать?! Хорошо вам говорить! У вас вон… охрана! И этот в подъезде стоит!.. И шлагбаум, и машина! А мне как?!
— А тебе головой надо соображать! Если ты не врешь, конечно!
— Олег! — опять укоризненно воскликнула Виктория.
— Да не врет он, Олег Петрович, — пробурчал Гена, и Олег посмотрел на него. Гена взгляда не отвел. — Скорее всего, не врет.
— Вот именно, что скорее всего. — Хозяин дома бросил свою вилку, поднялся и достал из резного шкафа маленькую чашечку и маленький странный, похоже, чугунный чайничек. И еще какие-то то ли листья, то ли цветы в стеклянной банке. — Только Василия Дмитриевича убили, а так, может, и не врет!
Он поколдовал над банкой, понюхал цветы или листья. Должно быть, пахли они очень хорошо, потому что от удовольствия он даже глаза прикрыл.
— Ну, рассказывай дальше, парень.
— Я сначала хотел попросить денег у… ну, в общем, у одного человека, десять тысяч, чтобы им отдать.
— У тебя богатые знакомые, — заметил Олег Петрович.
— А потом решил не просить, потому что он все равно бы не дал.
— Я бы тоже не дал, — заметил Олег Петрович.
— И тогда я попросил его помочь мне вернуть коллекцию. А он сказал, чтобы… я шел к черту.
— Я бы тоже так сказал, — заметил Олег Петрович.
Федор застонал, поднялся со стула, оперся руками о стойку, наклонился вперед и несколько раз с силой стукнулся головой о столешницу. Гена наблюдал за ним с интересом, а Виктория с ужасом. Федор — когда бился — все же краем глаза следил за их лицами.
— Что мне было делать?! — Это он крикнул, повернувшись к Олегу, который все возился со своими цветами и чайниками. — Что?!
Гена моментально оказался рядом и загородил Олега Петровича собой.
— Полегче, парень!
Олег Петрович глянул, фыркнул и продолжал возиться.
— Вы не понимаете! Вы никогда меня не поймете! Вы знаете, как живут люди на девять тысяч рублей в месяц?! Да еще премия три пятьсот?! Девять мать получает, за стаж, а у меня семь восемьсот тридцать три, и еще семьдесят копеек до кучи! Знаете?! Мать сапоги раз в пять лет покупает! И это все бред, что можно работу найти за деньги, нету такой работы, никто меня на нее не возьмет! Опыт нужен, а где мне взять опыт, если меня никуда не берут?! Средство для похудания в метро продавать я не могу!! Ну, не могу!! И куда мне кидаться?! Связей нет, кто возьмет меня на доходное место?!
— Доходное место, — пробормотал Олег Петрович, — Островского, значит, мы читали, про доходные места осведомлены.
— Да! — страстно крикнул Федор. — Да!! Это о-очень недостойно, о-очень, но что мне делать?!
— Если ты спрашиваешь у меня, то тебе нужно перестать биться головой о стол, — холодно сказал Олег Петрович.
— Я думал, мне отец поможет. Ну, как-нибудь! Конечно, это малодушно, это безответственно, но мне не на кого больше надеяться! — Он перевел дыхание и снова заорал: — Да знаю, знаю я, что надеяться нужно только на себя, вот я и понадеялся, черт!.. И старика из-за меня убили, и мать грозятся убить, и еще… Светку! И все из-за меня!
— Кто такая Светка?
Федор вдруг остановился и хлопнул глазами. Потому что никак не мог вспомнить, кто такая эта Светка.
— А?.. А… это моя… — Почему-то у него никак не получалось выговорить «подруга», особенно в присутствии Виктории, это будто обрывало все нити, приковывало цепями, хотя при чем тут Виктория?! Ну, совсем ни при чем! — Это одна моя… знакомая.
— Ты денег хотел у отца попросить?
— Да, — совсем обессилев, сказал Федор.
— Он богатый человек?
— Он давно с нами не живет.
— Я тебя спросил не об этом.
— Да, богатый.
— И именно его ты просил, чтобы он помог вернуть коллекцию?! То есть отобрать у Василия Дмитриевича и отдать тебе?
— Да.
Олег Петрович переглянулся с Геной, и эти переглядывания имели какое-то другое значение, не такое, как все предыдущие, Федор это почувствовал.
— Что ты ему рассказал?
— Да все, — вяло сказал Федор.
— Что именно? И не валяй дурака, отвечай нормально!
— Ну, сказал, что у меня проблемы, что мне нужно вернуть веши, которые я продал, а у меня теперь требуют их обратно.
— И ты сказал, кому и что ты продал?
— Да нет. Он не захотел меня слушать. — Федору вдруг стало так стыдно за то, что он паясничал перед ними! Еще и головой бился, идиот! Господи, как стыдно, вот ужас-то! — Он меня прогнал.
И помолчал, ожидая, что Олег Петрович сейчас скажет, что он тоже непременно бы его прогнал, но тот ничего такого не сказал.
— То есть про коллекцию, про музей и про Фрунзенскую ты своему отцу ничего не говорил?
— Нет. Говорю же, он меня выгнал. А когда я только еще подходил к его офису, мне Светка позвонила. Она кричала, что они ее… убьют, эти люди. Что они до нее добрались! И когда я вышел от отца, они меня ждали. Ну, те двое, которых вы видели. Ну, и они меня… короче, подрались мы.
— Это я видел, — согласился Олег Петрович.
Он поставил свой чугунный чайничек на крохотную спиртовку и подкручивал винтик, чтобы уменьшить пламя.
— Они сказали, что меня убьют. И мать. И Светку.
Он с размаху сел на высокий стульчик, зажал руками уши и стал качаться из стороны в сторону, хотя только что решил, что больше ни за что не станет перед ними паясничать.
Но мысль о том, как он всех подвел и что теперь только начнется самое страшное, приводила его в отчаяние.
До смерти старика еще была хоть какая-то, самая крохотная, самая последняя надежда на спасение. Теперь не осталось ничего. Совсем ничего.
Только пропадать.
— Отец тебе ничего не дал и прогнал, — резюмировал Олег Петрович, нюхая пар, поднимавшийся над чайничком. — Потом тебя побили. Ты пошел к Василию Дмитриевичу, чтобы забрать коллекцию. И… дальше что?
— Дальше вы все знаете. Я вошел, увидел его… мертвого. И тут вы приехали.
— Что-то ты, парень, от Садового до Фрунзенской добирался больно долго!
Федор махнул рукой.
— Я пешком шел. И еще там стоял долго, меня мужик сосиской угостил. Я ее ел.
Сосиска — хорошее дело, неизвестно к чему подумал Олег Петрович.