Он верил мальчишке и жалел его. Конечно, в умных книгах написано, что каждый должен отвечать за себя сам. Олег Петрович прочел много книг по психологии индивидуума, особенно когда стал хорошим отцом. А хорошим отцом он стал, когда развелся с женой и Машка, в свою очередь, стала «дочерью на один день». То есть даже на полдня, потому что провести с ней день у него никогда не получалось — то дела, то встречи, то командировки, то на свидание срочно нужно!..
К сорока годам Олег Петрович очень отчетливо понял, как нелегко быть молодым — и не потому, что мир изменился, мир со дня его сотворения все тот же! Ну, были резвые кони, стали автомобили. Ну, были книги, стали компьютеры. Были балаганы на площадях, появился телевизор! По большому счету, это ничего не меняет.
Нелегко быть молодым именно потому, что человечество еще ничему не научилось! Как это ни смешно и ни странно! Молодость уязвима как раз потому, что она — молодость. Она не учитывает ничьих ошибок и ничего не знает о жизни. То есть знает о жизни в данный момент, а не о жизни вообще. Неизвестно кем и зачем придумано так, что каждый приходящий в этот мир все начинает заново, то есть как бы со дня сотворения мира, — зачем, зачем?! Ведь есть — были! — те, кто приходил раньше, и вот с них бы начать, с того, что они поняли, осознали, с их мучительных противоречий, с их поисков себя, с инструкций, которые они оставили! А они ведь оставляют инструкции, вот хотя бы Блеза Паскаля кто почитал, но вдумчиво почитал! Ан нет! Никто не читает, и плевать всем на Блеза Паскаля!
Нелегко быть молодым, потому что самоуверенность слетает в два счета, и бывает, что вместе с ней отшелушивается и еще масса всего полезного, нужного, что пригодилось бы когда-нибудь, а уже не пригодится, потому что ничего не осталось, все соскоблили, как теркой, обстоятельства, которые — именно из-за молодости — кажутся непреодолимыми и фатальными.
Ребята, да с чего вы взяли, что они фатальны и непреодолимы?! Ребята, да все это уже было, было, как водопроводные трубы в вазе в модном клубе и детские горшки на стенах! И можно играть по любым правилам, самое главное, правила эти знать, а вы просто их не знаете!
Почему, почему человечество не накапливает опыт, вот вопрос, на который не нашел ответ никто, даже тот самый Блез Паскаль. Может, потому, что это только нам кажется, что наша история насчитывает многие тысячелетия, а оттуда, сверху, все эти пресловутые тысячелетия — просто крохотная песчинка времени?! И она объединяет всех — и шумеров, и инков, и римлян, и греков, и мрачное Средневековье, и Высокое Возрождение, и нас, грешных! Мы все толчемся на историческом отрезке размером с кончик иглы, а нам кажется, что этот отрезок — о-го-го!
Цивилизации сменяют друг друга, Атлантиды гибнут, Трои пропадают под слоем вечных песков, а на самом деле цивилизация еще вообще не начиналась и начнется только тогда, когда люди научатся учиться!
Ну, просто чтобы зря не тратить время на всякий маразм. Чтобы не вляпываться на пустом месте в дерьмо, как вляпался этот парень. Чтобы не начинать все сначала — сколько можно всей планетой сидеть в вечных второгодниках, которым что-либо объяснять бесполезно, они все равно ничего не запомнят?!
И вот тогда Ему, тому, кто наверху, может быть, станет с нами интересно. И вот тогда Он объяснит нам, отчего и зачем. И тогда у нас получится то, что не получается до сих пор, — развитие.
Нет, не замена лошади паровозом, а паровоза электровозом!
Черт с ним, с электровозом!
Нелегко быть молодым, особенно таким, как этот парень, возможно, даже и читавший Блеза Паскаля! Нелегко, потому что некому взять на себя труд объяснить ему хоть что-то, хоть ма-аленький кусочек того, что уже ясно, чтобы он не топтался на месте, а дальше пошел, чтобы время драгоценное не тратил на чепуху!
Господи, подумал Олег Петрович, как странно.
Очень странно.
Нужно сделать над собой усилие, чтобы вернуться к той самой чепухе, которая приключилась и в жизни Олега Петровича и в которую каким-то непонятным образом оказался впутан этот парень. Никонов сделал над собой усилие и вернулся.
— Так, — сказал он и снова понюхал свой китайский чай, — а чем занимается твоя мать?
— Иконографией, — буркнул Федор Башилов. — Но это к делу отношения не имеет.
Олег не поверил своим ушам.
— Как?! Иконографией?! И она была знакома с Василием Дмитриевичем?!
— Не знаю. Я у нее не спрашивал. Он сказал, что да, была.
— Во дела! — задумчиво выдал Гена. — Во история!
— Я что-то не понимаю ничего, — пожаловалась Виктория. — Совсем ничего.
— Я тоже, — признался Олег Петрович и немного подумал. — Хорошо, а когда стало известно о краже в музее?
Федор изменился в лице. Он и так-то был не слишком… румян и упитан, а тут уж совсем позеленел и осунулся.
— Как?! Уже известно?!
Олег пожал плечами.
— Василий Дмитриевич мне говорил, что в новостях что-то сказали о краже из музея. А ты не знал?
— Нет, — горестно сказал Федор. — Не знал. Наверное, мне лучше в милицию пойти.
Олег достал крохотную пиалу и налил в нее зеленого чаю.
— Ты пока чаю попей лучше. Гена, что скажешь?
Гена моментально выдвинулся на передний план и даже позволил себе сесть на табурет рядом с хозяином.
— Ну, значит, первое, это стрельба. Ни в дугу, ни в Красную армию, Олег Петрович! Какого лешего в нас палить? Да еще на улице, в темноте?! Никаких шансов, что попадешь, да и народу много! Четыре человека! Всех, что ль, хотел положить? Снайпер, что ль?
— В меня никогда раньше не стреляли, — заметила Виктория, и трое мужчин уставились на нее, как на полоумную. — А что вы смотрите? Я даже испугаться не успела! И вообще это весело!
— Весело, — неопределенно сказал Гена после недолгого молчания. — Второе, что с него, — кивок в сторону Федора, — деньги стали требовать, да еще в какой-то там общак! Ка-акой, блин, общак, какие такие деньги?! Гопников этих я в переулке видел, так, хулиганье последнее, у бомжей бутылки отбирают! Серьезные люди с такими гопниками вообще дел не имеют! Кто-то им стукнул, что парень из музея чего-то попер и продал, вот они и решили его развести, как младенца, и развели на пять косарей! Только этого им мало показалось, и они решили, что еще стрясти смогут. Кто мог им стукнуть?
— Кто, кто… — задумчиво сказал Олег Петрович, — ясно кто.
— И мне ясно, — согласился Гена. — Слушай, парень, а эта краля твоя, Светка, знает про то, что ты в музее работаешь, да еще и попер оттуда что-то?
Федор переводил взгляд с одного на другого.
— Ну, знает, да.
— И про то, что попер, знает?
— Да, — сказал Федор неохотно. — Она мне все говорила, что я… не гожусь ни на что… а я ей сказал, что… в общем, гожусь.
— Понятно, — подытожил Олег Петрович. — В том смысле, что ты лихой мужик и практически махновец.
— Да этого быть не может! Не может такого быть!
— Ты не кричи, — ласково посоветовал Гена. — Ты скажи, она у тебя где работает-то?
— Да быть не может! Она мне звонила и плакала! Говорила, что они ей угрожают! Что они ее убьют!
— А она тебе когда звонила? Ты говорил, что вроде в этот момент как раз к папкиному офису подходил, да?
— Ну… да, и что?!
— А ты ей не доложил, что к папке за деньгами и за помощью кинешься?
У Федора вдруг задергался глаз, и он прижал его рукой.
— Говорил, конечно. Она знает, что он… что он может помочь!
— И позвонила она тебе в аккурат в ту секунду, как ты должен был эту самую помощь просить. Рыдала, значит, и говорила, что ее убьют! Это она тебя так разогрела, чтобы жалостливей просил, а когда ты вышел, тебя уже ждали и приняли в жаркие свои объятия! Ну, про то, что за тобой следили, это ты забудь. Слежка — дело тонкое, хлопотное и недешевое. Я в этом деле все понимаю, парень. Они откуда знали, где папаша твой пребывает? Где он свои денежки кует? Куда ты к нему поехал, Москва-то не маленькая! Сдал тебя кто-то, и, по всей видимости, краля твоя, потому что больше сдавать некому. Мать вряд ли.