– А что президент? – своим вкрадчивым голосом спросил Купер.
– Ну, ты ж его видел, Куп. Бесполый какой-то, да? На старуху смахивает. На старую светскую даму с га-арвардским акцентом. И вся эта суетня, когда его вкатывают и выкатывают. На одно это полдня уходит.
Меня это, признаться, шокировало. Все знали, что президент у нас инвалид, но вслух об этом не говорили, если вообще помнили. В киновыпусках новостей его коляску никогда не показывали.
– Хотя какого черта, – добавил Хемингуэй. – Мы все за него против морального калеки Гитлера, правильно?
Все хором поддержали его, а он подлил нам бренди, не спрашивая, хотим мы того или нет. С политикой еще не покончили: доктор Эррера хотел бы знать, каков Адольф Гитлер на самом деле.
– Я снималась в нескольких немецких фильмах, – робко сказала Бергман. – В тридцать восьмом, когда была беременна. И Карл Фрёлих водил меня на одно из нацистских сборищ в Берлине. Ну, вы знаете – огромный стадион, прожекторы, факелы, оркестры, штурмовики в касках. А в центре этого организованного безумия – Гитлер. Сияет и приветствует всех этим своим жестом, «зиг хайль»… – Она сделала паузу, заполненную треском цикад и ночными птицами; когда она стала продолжать, я расслышал легкую фальшивую нотку. – Все вокруг тоже вскидывают руки, как нанятые, а я просто смотрю. С Карлом чуть припадок не сделался. «Инга, – шепчет он мне, – вы не приветствуете фюрера!» «А зачем, – отвечаю я, – вы и без меня отлично справляетесь».
Она опустила свои длинные ресницы под общий смех. Ее щеки порозовели.
– В том-то и дело, дочка, – сказал Хемингуэй, обнимая ее за плечи. – Вот почему ты должна быть Марией.
Я потихоньку пил кофе. Было интересно наблюдать, как Бергман плавно перешла к актерской игре. Я был уверен, что она приврала насчет инцидента на стадионе, но не совсем понимал, для чего это ей. Похоже, только четверо из нас живут в реальном мире – Уинстон Гест, доктор Эррера Сотолонго, Патчи Ибарлусиа и я. Хемингуэй и Геллхорн придумывают сюжеты, Бергман и Купер разыгрывают придуманное.
Тут я чуть было не засмеялся. Кто бы говорил! Я сам здесь под вымышленным предлогом – шпион, зарабатывающий на жизнь враньем, притворством, а когда надо, то и убийством. Значит, реальны из нас шести только трое: врач, спортсмен и миллионер. Остальные только видимость, тени, силуэты вроде индонезийских теневых марионеток, ломающихся за тонкой ширмой на потеху толпе.
Хемингуэй откупорил еще бутылку вина – четвертую за вечер, считая бренди, – и предложил насладиться ей на террасе. Бергман, взглянув на часы, воскликнула, что уже почти полночь и ей надо в отель: завтра рано утром она вылетает через Майами в Лос-Анджелес на встречу с Майклом Кёртисом, режиссером «Касабланки». И с костюмами надо будет определиться, хотя съемки начнутся не раньше чем через месяц. За этим последовал вихрь объятий и поцелуев на передней террасе. Бергман сокрушалась, что не будет играть в «По ком звонит колокол», Хемингуэй упрямо твердил, что играть она будет. Затем Хуан, черный шофер, открыл ей заднюю дверь черного «линкольна», и она отбыла, а мы все пошли на террасу за домом.
Я хотел извиниться и ретироваться к себе, но Хемингуэй мне уже налил. Мы сидели в удобных креслах, нас окутывала ночная прохлада, светили звезды, вдали виднелись огни Гаваны.
– Прелестная женщина, – сказал Патчи Ибарлусиа. – Кто этот Линдстром, Эрнестино, и почему у нее другая фамилия?
– Муж у нее врач… Петтер через два «т». По крайней мере, в Швеции был врачом. Тут ему надо еще диплом подтвердить, пройти аккредитацию, или как это там называется. В Рочестере, по месту жительства, она миссис Петтер Линдстром, а в кино пользуется девичьей фамилией.
– Мы познакомились с ним на обеде в Сан-Франциско два года назад, – сказала Геллхорн, резко мотнув головой, когда муж предложил ей еще вина. – Очень приятный человек.
Хемингуэй буркнул что-то.
– А я рад, что наконец-то познакомился с ней, – произнес Купер. – Жаль, что Сэм Вуд выбрал Зорину, а не Ингрид. Мистер Голдвин, правда, тоже не хотел уступать меня «Парамаунт», даже и временно.
– Уступать? – повторил я.
Купер, в отличие от Хемингуэя, чувствовал себя вполне непринужденно в дорогом костюме и шелковом галстуке. У Хемингуэя вид был помятый, а Купер в конце вечера выглядел таким же свеженьким и наглаженным, как и в начале. За ужином я не раз замечал, как Геллхорн посматривает сначала на него, а после на мужа.
– Да, мистер Лукас, – ответил он вежливо – он сидел рядом со мной, и на меня слегка повеяло мылом, одеколоном, лосьоном для бритья. – Кинобизнес – это нечто вроде рабства до Гражданской войны или бейсбольной премьер-лиги сегодня. У нас железный контракт со своими студиями, и на другой студии мы работать не можем, если нас не сдадут туда напрокат. В моем случае Сэм Голдвин пошел на сделку с «Парамаунт» в основном благодаря Эрнесту, который настаивал в прессе, что эту роль играть должен я.