Показался «Царский сад», еще при Перовском отданный под военный госпиталь. Тарантас проехал высокие чугунные ворота с золочеными пиками, свернул на аллею к офицерскому корпусу…
Высоко на подушках лежал Арсений Михайлович Алатырцев, и в руке у него была раскрытая книга.
— Все, знаете, старое перечитываю. Это позволяет думать о себе…
Учителю принесли пить лекарство, а он машинально переворачивал страницы журнала, что дал ему из-под подушки больной. Глаза остановились на знакомой фамилии… «Григорьев издевается над твоим словом, русское общество, кастрирует твою мысль; всякую попытку высказать то, что ты думаешь, запретитель книг считает личным оскорблением для себя… Глядя на то, как нагло издевается над русским человеком шайка грабителей и правителей, можно, пожалуй, подумать: вот смелые негодяи! Вот уже записные герои бесстыдства! И бога не боятся, и людей не стыдятся. Хоть они разбойники, а, должно быть, люди железного характера и воли. Ничуть не бывало! Ты сам, конечно, знаешь, читатель, что мозгливее, трусливее, бесхарактернее нашего правительства трудно подыскать. Отчего же оно так смело и решительно душит тебя? Душит и при этом нагло попирает как писаные законы, так и неписаные, естественные права гражданина и человека?.. Мудрено ему уважать свободную мысль, когда миллионы его подданных вовсе не заинтересованы в ее существовании»[95].
Пришел врач, и по закону учителя Алатырцева он спрятал запрещенный журнал, принялся листать другой… «Спрашивается: если я люблю свое отечество, то люблю ли и должен любить все, что в нем живет, летает и пресмыкается, всех птиц и гадов, его населяющих?.. Ясно, следовательно, что, любя отечество, можно и должно многое в нем ненавидеть, презирать, гнать, клеймить, позорить. И если бы (беру случаи теоретической возможности) мрачные исторические условия обратили хищение и неправду даже в «народную святыню», так и то она должна быть низвергнута, как был низвергнут идол Перуна (тоже народная святыня того времени)…»[96]
Со всеми подробностями рассказывал он учителю про свои дела: как договаривается о лесе и кирпиче на строительство в уездах, достает белье и кухонные казаны, читает гранки для своих книг. Тот слушал с лихорадочной заинтересованностью, переспрашивал самые обычные вещи.
— Страшно бывает прожить жизнь впустую… Так вы не забудьте, Ибрагим, где что лежит!
Опять учитель Алатырцев зачем-то говорил ему об этом.
Евфимовский-Мировицкий, с громадной черной бородой, пил чай, прихлебывая из толстой фаянсовой чашки и наливая сам себе всякий раз из самовара, что стоял рядом на табурете. Чашка находилась в правой руке, а левая прижимала гранки набора, что дыбились на столе. Читал хозяин типографии быстро и как-то одним глазом. Человек с бородой наливал и ему чай, придвигая лежащие тут же баранки. Внизу, в полуподвале, стучала машина, и деревянный дом чуть вздрагивал от ее грохота.
— От генерал-губернатора несут: срочно, не медля ни часа. От вице-губернаторов несут — тоже немедленно. Так тут еще от тургайского военного губернатора приносят. Что за город такой Оренбург — полно губернаторов!
Глаза у Евфимовского-Мировицкого смеялись. Борода наползала на набор, мешая чтению, но тот все равно успевал еще сделать жест рукой.
— У нас в школе военных кантонистов было правило: чем больше начальства, тем удобнее избежать порки… А вот и ваша книга, господин Алтынсарин!
Рабочий в косоворотке внес снизу ровную пачку книжек.
— Двадцать штук переплели, как обещали вам, Иван Алексеевич.
Печатник был из тех, кто приходил на общественные чтения с Березовским. Книги лежали недвижно на столе. Настала тишина. Он подошел, взял верхнюю книгу из пачки. Подержав в руке, раскрыл где-то на середине… «Один плотник, сколько бы он ни зарабатывал, довольствовался малым…» Это из сюжетов графа Льва Толстого, где царь Петр встречается с мужиком. И тут же лондонская собака, что вбежала в горящий дом за куклой. Все на своих местах: батыр Кобланды, айтысы, стихи, загадки. Он возвратился к первой странице:
Только теперь он посмотрел на обложку: «Киргизская хрестоматия». Первое слово располагалось полукругом, второе — ровно. И внизу уже обыкновенно: «Составил И. Алтынсарин».
95
«Русский фельетон». М., Государственное издательство политической литературы. 1958, 261.