— Погляди-ка! — не выдержал Пишта долгого молчания. — Вот и нам следовало бы так идти всегда рядом, бок о бок. — И он показал на тени.
— Стало быть, не судьба, чего ж теперь-то мучить друг друга…
Эти слова Маришка произнесла печально и почти ласково.
— Не оставлять же мне тебя одну ночью, среди дороги.
Они продолжали идти рядом, иногда их плечи нечаянно соприкасались, и тогда тени, бежавшие впереди, как бы сливались одна с другой. Маришка после каждого такого невольного прикосновения боязливо отстранялась, но потом перестала. Вокруг стояла тишина, и лишь с отдаленных хуторов доносились иногда неясные обрывки песен да порой пищали спросонья перепелки, гнездившиеся на краю сжатого поля у дороги. В дремотной тишине и разлитом вокруг покое сердце невольно тянется к теплому, уютному гнезду, желая обрести успокоение.
Вдруг Пишта заметил, что Маришка тихонько плачет. В ее беззвучном плаче не чувствовалось душевных мук. Это были слезы умиротворенности. Они отливали чистым серебром, которым затопила сейчас луна окрестные поля. Маришка ни разу не всхлипнула, и Пишта скорее догадался, что она плачет, чем услышал; точно ему подсказала это безмолвная лунная ночь.
— Не плачь, Маришка, — растерянно произнес он, а у самого комок подкатил к горлу и больно сдавило грудь, так случалось с ним не раз, когда, бывало, он просыпался от кошмарного сна. Тронув Маришку за плечо, он другой рукой нежно погладил ее по щеке, словно хотел отереть слезы. Она не противилась. Они остановились, и Маришка вдруг припала к его груди. Губы их слились в поцелуе, соленом от Маришкиных слез. Прижавшись друг к другу, они застыли в неподвижности, замерев от нахлынувших чувств. Казалось, будто злой дух степи своим колдовством превратил их в каменные изваяния. Затем Маришка вдруг вырвалась из объятий Пишты и торопливо пошла, почти побежала. Пишта устремился следом за ней, но догнать не пытался. Так и шагали они молча друг за другом по большаку, извилистая лента которого постепенно сворачивала на восток.
Лето выдалось на редкость щедрым, принесло с собой богатый урожай… Казалось, только бы и радоваться, да куда там!
Какие-то небывалые досель знамения омрачали радостное настроение односельчан и нагоняли на них страх.
Первым таким знамением явилось внезапное смиренное покаяние сквернослова и насмешника Анти Габнаи, мужика на редкость вредного. Никогда он не верил ни в бога, ни в черта. Бывало, крестьяне заведут при нем разговор о привидениях и всяких там призраках, а он высмеивает их; дескать, суеверия все это, выдумки, небывальщина.
Но однажды в субботу, около полуночи, Габнаи возвращался домой с хутора Салаи. Вдруг слышит, в придорожной канаве наседка квохчет и цыплята пищат. «Откуда бы здесь взяться наседке с выводком?» — подумал Габнаи и снова прислушался. Поначалу у него даже мелькнула мысль подобрать наседку с цыплятами да отнести домой своей хозяйке, но он тут же передумал, махнул рукой: стоит ли возиться с немужицким делом! К тому же он очень устал и ему хотелось поскорее добраться до дому.
Но не тут-то было: сколько ни удаляется он от того места, сколько ни спешит, квохтанье и писк преследуют его неотступно. «Что за чертовщина?! — недоумевает Анти Габнаи. — Надо, пожалуй, взглянуть на эту беспокойную живность, должно быть, и впрямь наседка заплутала в степи». И когда Габнаи, сойдя с дороги, спустился в канаву, взору его предстало нечто удивительное. Он увидел наседку с зеленым оперением и точно такого же цвета крохотных цыплят. Весь выводок ярко-зеленого цвета, как свежая молодая травка. Ночь-то была ясная, лунная. Их оперение прямо блестело, чуть ли не сияло. Столь диковинных цыплят ему еще никогда не доводилось видеть. «Ну и чудеса! — невольно вырвалось у пораженного Габнаи. — Придется, пожалуй, прихватить с собой одного цыпленка и показать своим дома, пусть подивятся тоже!» Но только он нагнулся, наседка отбежала вместе с цыплятами. Габнаи еще раз нагнулся — она опять отбежала. И как ни старался он, поймать цыпленка ему так и не удалось. И что удивительно, Габнаи так увлекся погоней, что не мог остановиться и все шел и шел за наседкой с цыплятами — и не по дороге, а по канаве, по жнивью, по кукурузному полю. Отбежав от него на некоторое расстояние, наседка останавливалась и квохтала. И квохтанье-то у нее было какое-то особенное, вроде колдовского, точно она не цыплят своих подзывала, а Габнаи заманивала. Незадачливый птицелов совсем уж сбился с дороги, но упорно шел за выводком…
Вдруг эта необыкновенная наседка заговорила с ним по-человечьи: