А в колоколе том богатства несметные. Кому это не известно? Не то что клин у Татарского вала, а несколько таких угодий на них купить можно. И ждать уже недолго, всего до весны, когда сойдут вешние воды. А там можно будет и начать раскопки. Но чур, рыть только по ночам, как полагается искателям клада. Копать придется семь ночей кряду, и только на седьмую ночь они доберутся до колокола. Все старания кладоискателей, коли такие найдутся, открыть клад побыстрей, окажутся напрасными. Только семь ночей…
Кто сложил эту легенду? Скорей всего, никто; она родилась сама по себе, возможно, в зимние вечера от тепла жарко натопленной печи. Растет же сама по себе никем не посеянная трава у придорожной канавы. Кто-то услышал легенду, вставил свое словечко, другой подхватил обрывок недосказанного и досказал сам. Да мало ли еще как складывалась она, пока не превратилась в предание. С детства все знали эту легенду, как слова материнской колыбельной, которую слушали в запечном закутке.
Клад между собой на словах не делили, но мысленно всякий знал свою в нем долю. В последние годы, с тех пор как землекопы стали уходить из родного села на заработки, к концу зимы в их домах обычно начиналась подготовка к предстоящему сезону. Пали Берта, подрядчик и артельный староста, носился по селу, вербовал людей, сговаривался, на каких условиях станут они работать. В общем, поднималась суетня да беготня. В эту же весну никто не собирался на отхожий промысел. Никто не доставал из сарая заступы и кирки, чтобы отбить их и наточить, а если кое-кто и точил, то потихоньку от соседей, и совсем не потому, что собирался на отхожий промысел, а для того, чтобы отрыть на пустоши старый колодец с кладом.
Вот какие надежды пробуждал свежий, порой и по-зимнему хлесткий весенний ветер, врываясь на привольные стенные просторы ожидающей обновления Венгерской равнины.
Молодожены все еще жили в родительском доме, у Пишты. Здесь им было тесновато, как-никак тут и старики, и младшие братья с сестрами. Но до осени ничего, потерпеть можно. Только до осени, не дольше, потому что к тому времени и у них будет свой дом. Купят или построят новый где-нибудь на свободном клочке. И поселятся в нем уже не вдвоем, а втроем, так как Розка… Впрочем, тут особые пояснения не требуются. Розка ждала ребенка. Все шло как надо, еще в старину люди знали: если в первый брачный год не родится ребенок, стало быть, не подходят друг другу муж и жена и можно ставить крест на таком браке…
Нынешний год — високосный. А сегодня как раз последний день февраля. Особенный день, знаменательный. Кто двадцать девятого февраля посадит наседку на яйца — у того из каждого яйца вылупится цыпленок, кто в этот день смастерит люльку — у того ребенок родится в сорочке, везучий.
Вот и принялся Пишта мастерить колыбельку. В этот погожий ясный день солнце припекало изрядно, ни малейшего ветерка не ощущалось. Женщины занялись стиркой в сенях, а Пишта ушел во двор и пристроился со своей работой у крыльца. Доски он уже успел распилить и теперь собирался вытесать топором шипы. Редкостное сегодня утро. Сердце Пишты полнилось радостным ожиданием, он думал о судьбе своего ребенка. «Как-то сложится его жизнь? — вопрошал он себя. — Наверняка парень будет красивым да крепким. Розка — баба здоровая, ладная. Вон какие у нее бедра!» Вдруг, как набежавшая тучка заслоняет солнце, мимолетная мысль омрачила радость Пишты. «Приласкай его за меня…» — послышался ему голос Маришки, и радужное настроение сменилось щемящей тоской. Но быстро прошла тоска: весна на пороге, в такую пору облака быстро плывут мимо.
Со стороны гумна донесся какой-то неясный шум. Пишта прислушался, даже поднялся. Ему казалось, что стоя он лучше расслышит и определит, что там такое. С дальнего конца улицы все нарастал гул голосов. Что бы это могло быть? Уж не ребятишки ли это галдят, возвращаясь из школы? Но среди сплошного гула отчетливо различались главные выкрики. Они отнюдь не походили на детские.
Пишта выбежал на улицу и остановился у ворот.
От деревенской площади сюда, в его сторону, валила толпа. Теперь уже были отчетливее слышны возмущенные голоса, но разобрать, что кричали люди, было невозможно. В толпе он приметил кое-кого из знакомых. Впереди всех шествовал дед Шебештьен. Он заметно прихрамывал, но воинственно размахивал палкой, словно грозил самому небу. Пиште тут же припомнилось воскресное утро много лет назад и сам он верхом на лошади перед храмом, ожидающий появления на паперти прихожан и с ними Маришку. Так же валила толпа к сельской управе, а во главе толпы, вроде того, как сейчас дед Шебештьен, шел его дед, размахивая суковатой дубиной.