Сначала мне показалось, что именно поэтому я вижу Гезу не таким, каким ожидал встретить, судя по телефонному разговору. Но стоило ему спросить меня со знакомой, чуть насмешливой улыбкой: «Должно быть, я причинил венгерскому киноискусству непоправимый вред, прервав твое творческое вдохновение?» — как тотчас же наш разговор вошел в привычную колею.
— Какая по счету? — поинтересовался я, указывая на коньячную рюмку.
— И ты о том же! Я не принял приглашения на ужин лишь для того, чтобы избежать психотерапии большой Марты. (Большой Мартой он называл мою жену.) Правда, что маленькая Марта выходит замуж?
— Замуж? Это еще не скоро! Сначала пусть окончит университет!
— Мои осведомители все мне сообщают.
— Ты работаешь? Критики хвалят твои картины.
— Сам-то ты хоть видел мою выставку?
— Я ведь был на вернисаже, — ответил я, немного обидевшись. — Мы даже разговаривали с тобой.
Он добродушно рассмеялся, положил руку мне на плечо и, как обычно, когда хотел подчеркнуть особую благосклонность, подмигнул левым глазом.
— Ну, не сердись, старина! Я не докучаю тебе лишь потому, что ты и так всегда присутствуешь в моей жизни. Надеюсь, столь искреннее признание удовлетворяет тебя? — Геза залпом выпил вновь заказанный коньяк. Потом какое-то время рассеянно курил и смотрел сквозь мутное оконное стекло на улицу, залитую осенним солнцем. Взгляд его был устремлен куда-то вдаль. Вдруг он тихо рассмеялся: — Ты помнишь маленькую Марту в сорок четвертом, когда вы прятались у нас? Она семенила с мешочком в детский сад. Там преспокойно съедала принесенный завтрак и прибегала домой.
— Она считала, что детский сад только для этого и существует, — рассмеялся и я. — Условный рефлекс.
— Да какое там! Уже тогда она пыталась постичь взаимосвязь явлений. И делала это не инстинктивно! — Он снова помолчал. — Прекрасное создание — мыслящий человек, — добавил он серьезно. — Редчайший алмаз; его только нужно умело отшлифовать.
— Как же может быть иначе, ведь она моя дочь!
Геза не подхватил моего шутливого тона.
— И за ней уже ухаживают. Сын Фери Фодора, — проговорил он и пристально посмотрел на меня. — Ты одобряешь?
— Я не вмешиваюсь в дела дочери.
— Ты считаешь, что эта компания подходит ей?
— А тебе она подходит? Ведь Фери Фодор — твой друг.
— Потому-то я и спрашиваю.
— Мне кажется, Янчи способный, серьезный парень. Но как я уже говорил, я не вмешиваюсь в ее дела. Да она и не позволит.
— Этот твой житейский оппортунизм с подведением идеологической базы мне очень хорошо знаком.
— Об этом тебе и захотелось срочно поговорить?
— Подожди, не уходи. И главное — не обижайся. — Он произнес это тем же тоном, каким говорил по телефону, и снова выпил рюмку коньяку.
— Перестань пить. Пожалуй, ты и так уже перебрал.
— Это посошок: прощальная чарка. Завтра первое октября. С завтрашнего дня и капли в рот не возьму.
— Ты уже не раз зарекался.
— Думаешь, не сдержу слова? Даже если по-настоящему захочу? — В его голосе звучали нотки упрямства, задорного фанфаронства, даже вызова, не хватало лишь того, чтобы он протянул руку: ну, на что поспорим?! Но в его умоляющем взгляде мелькнула настоятельная просьба об ободрении, поддержке.
— Разумеется, сможешь, надо только по-настоящему захотеть.
— Так и будет. С завтрашнего дня!
— Смотри, проверю, — шутливо пригрозил я.
— Пожалуйста! Но тебе удастся это сделать лишь в том случае, дружище, если ты навестишь меня в Вёльдеше, — сказал он и по-мальчишески озорно, с победоносным видом посмотрел на меня.
У меня не хватило духу поколебать его уверенность своими сомнениями.
— Ты уезжаешь домой?
— Навсегда. Хватит с меня этих бесплодных переживаний, душевных копаний. Я намерен работать, и много, засучив рукава.