Дядюшка и тетушка Балла, жена Шандора и моя жена выбежали из дома и с ужасом, недоумевающе смотрели на дерущихся. С большим трудом подняв Гезу из грязи, я увел его в комнату. Он плакал.
— Не впускай никого! — рыдая, просил он. Слезы, смешиваясь с грязью, текли по его лицу.
Я запер дверь и принялся успокаивать его:
— Да не убивайся ты так!
— Разве стоило?.. — плакал он. — Стоило? Если даже брат родной предает…
— Геза, не сгущай краски!
— За корову всю страну… честь… все… Где тот народ, которому мы клялись в верности?.. На веревке ведет корову Штейнера… Стоит ли она тридцать сребреников? Черта с два!.. Но Шандор прав… Христа ведь нет, а если нет — значит, и предавать некого!.. — Он лежал на кушетке, куда я его уложил, бился в судорогах, как эпилептик, метался, впиваясь зубами в подушку.
В дверь постучали.
— Пусть никто не входит! — истерически завопил он. — И закрой окно. Чтобы и затхлый воздух не просочился оттуда!
Снова постучали.
— Это я, Шандор… — услышал я тихий, смиренный голос — Если хочешь, я отведу назад…
— Ничего я не хочу! — закричал Геза. — Все равно и это ложь!
Я слышал, как Шандор еще немного потоптался перед дверью, потом тихонько отошел.
Геза еле-еле успокоился; по крайней мере, так мне показалось. Он лежал молча, с закрытыми глазами, будто спал. Стараясь не шуметь, я поднялся.
— Не уходи! — попросил он, не открывая глаз. После длительной паузы добавил: — И с таким народом ты собираешься совершить революцию?!
— Революция для того и нужна, чтобы он перестал быть таким!
На это Геза ничего не сказал и продолжал неподвижно лежать, возможно даже уснул, а вечером уехал. И после этого не приезжал домой все лето и осень…
Я наливаю себе стакан, залпом выпиваю вино и хватаю Шандора за руку.
— Ты не отвел корову назад, — выпаливаю я ему в лицо. Он не обращает на меня внимания, даже, наверно, не слышит, продолжая изощряться в ругательствах и проклятиях, состязаясь в этом с Пиштой. Я дергаю его за руку и уже кричу: — Ты не отвел корову назад! Вот почему умер Геза!
Он умолкает и, пораженный, смотрит на меня налитыми кровью глазами.
— Какую корову?
— Корову Штейнера.
Видимо, он уже ничего не помнит и поэтому не понимает, о чем я говорю; он только тупо смотрит прямо перед собой. Он так напрягает память, что даже начинает задыхаться. Пишта, как разъяренный волк на раненого собрата, тоже набрасывается на него.
— Ты поставил его председателем, кум, не отрицай! — выпаливает он с присущей пьяным откровенностью. — Он твой закадычный дружок.
— Это вранье! — ревет Шандор.
— Нет, ты уж не серчай, кум… Я истинную правду говорю, — упрямо твердит Пишта.
— Ты не отвел корову назад! — с упорством маньяка повторяю я. — Отсюда все и началось.
— И это брехня! — орет Шандор.
— Но ведь и в самом деле не отвел назад, кум, — даже не зная, о чем идет речь, поддакивает мне Пишта. — Так ведь, господин маэстро? Их, бывало, водой не разольешь… вот где правда-матка…
Шандор отмахивается от него и со всей яростью обрушивается на меня:
— Ты и сейчас врешь! Всегда врал!
— Когда?
— Всегда! В жизни все повернулось не так, как ты проповедовал!
— Сейчас не о том речь! Отвел или не отвел назад — вот что важно! — И я с такой силой стучу стаканом по столу, что он разбивается.
Дверь скрипит; входит испуганная Марта. За ней Янчи. Марта, быстро оценив обстановку, берет меня за руку.
— Поехали! — И, увлекая меня за собой, шепчет на ухо: — И тебе не стыдно? Напиваться в такое время. — А сама тащит меня к двери. — Ты тоже возьми его под руку! — тихо говорит она Янчи.
— Оставьте меня в покое! — протестую я. — Я чувствую себя отлично.
— Вижу! — злится Марта, но Шандору улыбается, ибо тот при виде ее тоже оттаивает.
— Ну подождите еще чуточку, маленькая Марта!
— Нам пора ехать, дядя Шандор.
— Ну еще немного… Мы ведь не ссоримся. Просто громко разговариваем.
— Так мы привыкли, вы уж извините нас, — встревает Пишта. — Они ведь были закадычными дружками… Даже корову не отвел назад… И все равно мы не станем ссориться… Не побрезгуйте, выпейте с нами за компанию! — Он наливает в стакан вино, половину разливая мимо, и протягивает Марте.