Это исходившее от нежной девичьей руки тепло он продолжал ощущать даже на следующий день, когда торопливо шагал к усадьбе Дежери.
Он и сам толком не знал, что ему там понадобилось, но какая-то неодолимая сила — он остро чувствовал это — заставляла его идти.
Дежери дома не оказалось.
— Барин в село уехали, — сказал встретившийся ему во дворе работник.
Балог постоял немного, переминаясь с ноги на ногу, не зная, что ему делать дальше. Затем поднялся на веранду, решив все же дождаться хозяина.
Томительно тянулось это ожидание. Казалось, прошли бесконечные часы. Где мог Ласло так надолго задержаться? Пальцы Балога, судорожно сжатые в кулак, онемели, но он по-прежнему их не разжимал. Какие дела могли быть у Дежери в селе?
Балог чувствовал, что не может здесь оставаться ни минуты дольше. Он покинул усадьбу и, выйдя на проселочную дорогу, зашагал неторопливо, ленивой походкой, казалось просто прогуливаясь, но постепенно он прибавлял шаг и наконец почти побежал, словно боялся куда-то опоздать. От быстрого бега он задыхался, ноги у него дрожали. Перед его глазами проплывали выжженные, залитые послеполуденным солнцем осенние поля. То и дело прилипали к его воспаленному лицу носившиеся в воздухе паутинки, и он смахивал их ладонью.
Неожиданно впереди на дороге показался Дежери. Он ехал верхом. Позади него стояла плотная завеса пыли. Заметив инженера, он придержал коня и, поравнявшись с ним, остановился, но не спешился.
— Куда путь держите, господин инженер? — в его голосе слышалась едва уловимая ирония.
— В село. Дело есть небольшое.
— Что ж это вы так, пешим ходом?
— Ничего, мне не привыкать, доберусь, — ответил Балог вызывающе.
— Ну не стану задерживать! А то небось там заждались вас!..
И он пришпорил коня, а Балог долго еще стоял на дороге и смотрел ему вслед. Густая пыль, поднятая копытами, окутала всадника. Вскоре он и совсем скрылся из виду. Теперь Балогу незачем было спешить. Его сердце вдруг переполнилось каким-то радостным, ликующим чувством. Он взглянул на свою правую руку и подумал: «Как хорошо, что этот гордец не сошел с коня и не протянул мне руки! А впрочем, я все равно бы ее не пожал!»
Пыль улеглась, и окна домов на окраине села пылали ярким пламенем в лучах заходящего солнца.
Хорошо бы узнать, где тот домишко, из которого много лет назад вышел его дед и отправился на поиски лучшей доли? Мысль промелькнула в сознании мимолетно, и тут же сосредоточенный взгляд Балога устремился на выделявшуюся среди прочих строений замшелую, крытую дранкой кровлю барского дома. Ничто другое во всем селе уже не привлекало внимания Балога. Только дом Вардаи. Теперь он радовался, что не застал Дежери дома, что встретились они вот так, на дороге, и что Дежери не пожелал сойти с коня. Что же сказала Дежери Жужа? Как невыносима неизвестность…
«Вы еще долго пробудете здесь?» — спросила она его вчера, когда они гуляли в темных аллеях парка. Сегодня она, должно быть, весь день готовится в дорогу. Ему следует поторопиться, чтобы помочь ей в хлопотах, связанных с отъездом.
14
В разные времена года не только земля, небо, растения, но и самый воздух окрашены по-разному. Вечерний воздух весной приобретает голубовато-серый цвет, порой переходящий в лиловато-сиреневый, летом господствуют теплые золотистые тона, поздней осенью дымчато-серый воздух сумрачно уныл, а зимой над всем простирается белесая дымка, будто снег окрашивает своей белизной и воздух над землей. Каждому месяцу тоже присущ свой особый оттенок. В конце августа, например, яркая палитра красок заметно блекнет, они как бы выгорают под знойными лучами летнего месяца. В то же время бывает, что и в сентябре от лучезарного лета кое-где сохраняются палевые пятна. Зато уж в ноябре, подкравшись, точно серый волк к своей жертве, все поглощает сизая мгла, предвестница долгих зимних сумерек.
Октябрь. Осенняя пора окрасила вечер в свои тона, каких не встретишь ни летом, ни весной, ни зимою. Прошедшие дожди сделали свое благое дело — после небывало жестокой засухи земля заметно ожила, и вечер казался удивительно легким и навевал тихую грусть.
По дороге, ведущей от дамбы в село, брела толпа. В сгустившихся сумерках она слилась в сплошную серую массу, из которой доносились звонкие женские и детские голоса, отчетливо выделяясь в общем людском гомоне, подобно тому как серебряные нити выделяются на одноцветной ткани.