Косвенным путем и не осознавая этого, к проблеме несовпадения функции и субстанции капитала на своем материале и под углом своих интересов вышли некоторые представители, условно говоря, либерально-консервативной и консервативной традиций; А.Хомяков, А.Герцен, К.Леонтьев, Н.Данилевский, О.Шпенглер, в меньшей степени А.Тойнби. Но у них не было языка, адекватного современному им капитализму, на котором можно было бы сформулировать эту проблему и даже узнать о ее существовании.
В советской науке проблема несовпадения субстанции и функции капитала мелькнула в методологических спорах в ходе дискуссий об «азиатском» способе производства. В период позднего коммунизма, точнее в 70–80-е годы, над несовпадением субстанции и функции капитала как теоретической проблемой много и плодотворно работал В.Крылов. Однако его верная теоретическая позиция находила выражение в таких формах, которые иногда внешне совпадали с официальной пропагандой. А потому казались малопривлекательными, особенно для вульгарно-либерального сегмента советской науки, смыкавшегося в своем восприятии проблемы с вульгарными марксистами. Неудивительно: abyssus abyssum invocat («бездна бездну призывает»). Конкретным проявлением несовпадения субстанции и функции на периферии капиталистического мира — многоукладностью — много и плодотворно занимался В.Растянников.
Ныне, когда не только марксистская теория, но и теоретическая мысль вообще не в почете и под подозрением, когда нашу элиту все больше захлестывает философия «субъективного материализма» (выражение, услышанное от Н.Разумовича), которому не личит ни объективное, ни идеальное, когда капитализм становится социокультурным фетишем, а рыночная экономика — ценностью, едва ли приходится ожидать интереса к противоречиям капитализма. Ведь анализ противоречий любой системы — это по сути исследование ее «воли к смерти». Не похоже, что мейнстрим нынешней российской науки может заинтересовать вопрос о смерти капитализма или даже о его противоречиях. Похоже, главное «противоречие» капитализма усматривается лишь в одном: он еще не пришел в Россию. А что если он уже приходил и ушел неузнанным? Не хочется верить? Ну тогда давайте поразмышляем о функции и субстанции.
У каждой общественной системы есть ее социальное тело, субстанция, обладающая некими функциями. У каждой такой системы есть некое социальное содержание, проявляющееся в неких формах. Все это очевидно и довольно тривиально, как и факт противоречий между субстанцией и функцией, содержанием и формой. Чем примитивнее социальная система, тем более простыми и менее острыми являются ее противоречия. В любой социальной системе субстанция — это производство в узком (действительный процесс производства, т. е. присвоение природы) смысле. Отношения, складывающиеся в процессе производства и по поводу его, суть производственные функции.
Таким образом, противоречие между субстанцией и функцией — это, если пользоваться языком Маркса, прежде всего противоречия между производительными силами и производственными отношениями. Когда первые перерастают уровень вторых, считал Маркс, происходит революция и смена социальной системы (формации). Последний вывод, по-видимому, — заблуждение. В истории не было ни одного общества, стартовавшего с уровня производительных сил, более высокого, чем в предшествующей системе. Уровень развития производства раннефеодального общества был ниже такового поздней античности; раннекапиталистическая мануфактура уступала по производительности цехам позднего средневековья. Так ведь и первые автомобили уступали в скорости лошадям. Это — закономерно. Прогрессивное развитие систем (разумеется, прогресс — не единственная и не доминирующая форма развития) идет прежде всего не по линии «субстанции», вещества, а по линии функции (их дифференциации, индивидуализации, усложнения), по линии повышения энергоинформационного потенциала при той же или уменьшившейся массе вещества. Чем реально первый автомобиль превосходит лошадь, а первая капиталистическая мануфактура — цех мастеров? Конструкцией, в которой помимо прочего заложен значительно больший потенциал развития, чем у блестящего оппонента, принципом организации, в случае с обществом — организации социальной.
Речь, таким образом, идет либо о социальной организации вообще, либо о социальной организации производства. Следовательно, скорее производственные отношения перерастают производительные силы. Здесь есть нюанс, который я до поры оставлю без внимания. На данный момент главное в том, что производственные отношения суть социальная функция производства, на которую последнее, однако, может в зависимости от своей специфики накладывать мощный субстанциональный отпечаток, а также в том, что не обострение противоречия между субстанцией и функцией, производительными силами и производственными отношениями приводит социальные системы к гибели, а, напротив, притупление, затухание, выработанность этого противоречия. Вопреки Марксу, отождествившему внутриформационные сдвиги с межформационными и судившему о вторых по первым, система старится и умирает тогда, когда реализует свою социогенетическую программу, когда решает свое центральное, системообразующее противоречие, когда приходит к социальному пату. Или цугцвангу. При этом пат возникает не только потому, что противоречие снято, решено, но и потому, что средства и способ решения соответствуют данной системе и не могут вывести общество за ее рамки.